Греки лечили музыкой депрессию, страдавшему припадками ветхозаветному царю Саулу легчало, когда Давид играл на арфе. Сегодня музтерапия встала на научную базу, но и тайны не утратила. В чем она?

Иногда музыка — единственный возможный вид коммуникации

— Можно ли вообще объяснить, в чем смысл музтерапии?

— Существует два ответа на этот вопрос. Нередко музыкальные психотерапевты утверждают, что музыка – лишь мост между клиентом и терапевтом. По их мнению, терапевт не обязан обладать музыкальными навыками. Достаточно того, что человек сам выбирает инструмент и в музыке раскрывает свое состояние. После чего следует более важный этап – вербальная проработка обнаруженных проблем. В случае с людьми, которые пользуются речью, это прекрасно работает. С теми же, кто не говорит, возникают трудности.

Я принадлежу к группе музтерапевтов, считающих, что музыка очень важна сама по себе, и музыкальные возможности терапевта имеют значение. Специалист должен уметь создавать то музыкальное поле, в котором клиент мог бы психологически и физически расслабиться и прожить то трудное или радостное, что с ним происходит.

— А в чем уникальное воздействие музыки? Почему именно она может стать незаменимой в терапии?

— Данные нейропсихологии и неврологии говорят о том, что в нашем мозге нет отдельной зоны, отвечающей за восприятие музыки. В момент слышания музыки активируется весь мозг. Но так как музыка — доречевая стихия, с ее помощью можно проникнуть глубже, чем словом и в то же время, пробудить и речевые импульсы.

Поэтому, например, если пожилым людям, которые уже мало на что реагируют, начать играть песни их молодости, они могут очнуться, подпевать, адекватно реагировать. Есть потрясающие видеоролики о больных Альцгеймером, которые буквально возвращаются к жизни в тот момент, когда слышат музыку. Конечно, речь идет не об исцеление, а о «передышке», во время которой у человека появляется какой-то новый ресурс.

Также и при некоторых видах аутизма музыка – единственный способ коммуникации. То, что не выразишь словом, скажешь музыкой. Но часто музыка применяется именно для для восстановления речи после инсульта.

Говоря о неврологических аспектах музыкальной терапии, можно вспомнить историю американского сенатора Габриэль Гиффордс, на которую в 2011 году было совершено покушение. Это невероятная история: пережив выстрел в голову и операцию по удалению части черепа, она вернулась в нормальное состояние. И музыкальная терапия сыграла в этом огромную роль.

Но важно понимать, что музтерапия все-таки не лечит сама по себе. Мы не можем прописать какой-то музыкальный инструмент, скажем, от астмы. Музтерапия работает в комплексе с другими средствами, если сложились терапевтические отношения с клиентом, и была правильно выбрана структура занятий.

Весь мир – звучит, даже тишина

— Какими качествами должен обладать человек, который хочет стать музтерапевтом?

— Музтерапевт должен уметь слушать, смотреть, замечать самые неявные сигналы, которые посылает ему клиент, и быстро на них реагировать. Важно, чтобы музыкальный терапевт имел особые отношения с музыкой. Он должен любить ее и чувствовать, что музыка — это чудо, которое работает. Я знаю, что у меня есть такая связь с музыкой. Наверное, она не настолько сильная, как у настоящих глубоких музыкантов, которые весь мир воспринимают музыкально. Но музыка участвует в моей жизни: у меня бывали сложные периоды, когда только она мне и помогала.

Еще музыкальный терапевт должен получать радость от музыки и уметь ею делиться. Но при этом очень важно не растворяться в происходящем, иначе не получится работа. Особенно это надо учитывать в терапии психиатрических пациентов.

У меня был случай в группе, когда один из клиентов вошел в очень возбужденное состояние, мешал остальным. Тогда я не смогла его переключить, пришлось директивно закончить занятие. Но это плохое решение. Я поняла, что, если человеку с нарушениями нужно выразить себя, я должна с ним в это время полностью присутствовать — поддержать, когда он, например, экспрессивно играет на барабанах. Но не пускать процесс на самотек, не «вестись» за клиентом, а суметь музыкально (не директивно) вывести его из этого состояния.

Для меня музыкальность очень важна. Чтобы создалось это музыкальное поле взаимодействия, я должна встретиться с клиентом на музыкальном уровне. Если это происходит, мы не говорим слов, но я понимаю состояние человека и что нужно делать. Как в случае с игрой на барабанах: я могу помочь довести это возбуждение до апогея, а потом музыкально завершить — в этот момент клиент переживет новый опыт, который позволит ему структурировать то, что было хаотичным.

— Какие инструменты вы используете в работе?

— Чаще всего — фортепиано, гитару, лиру, флейту. Конечно, у нас много вокала. По международным стандартам считается, что музтерапевт должен владеть и перкуссией. Мне этого пока не хватает. Зато я могу использовать целый ряд специфических инструментов, которые устроены таким образом, что не требуют особого умения играть, но позволяют «делать» настоящую музыку. Это, например, бурдон-лира – инструмент, похожий по форме на гусли. У него много струн, но они звучат только в двух тонах, «ре» и «ля», «до» и «соль». Получается очень красивая хрустальная квинта, на которую сверху можно наложить мелодию.

Такой инструмент дает возможность работать сразу над многими задачами. Например, над моторикой: людям с нарушениями развития не очень просто играть по струнам. Здесь же преодолевается и психологическая зажатость. Если человек боится инструмента, то тут можно просто взять и начать играть – это очень хорошо расслабляет.

Многие люди приходят и говорят, что хотят играть на скрипке. Но так как на скрипке научиться играть не всем под силу, я предлагаю попробовать псалтирь. Это не тот средневековый щипковый инструмент – у нас он смычковый, треугольной формы и устроен так, что любой может очень легко попасть по нужным нотам. Это открывает очень сильные переживания: представьте человека, у которого обычно мало что получается, и вдруг он попадает в такую ситуацию успеха…

Здесь очень важно умение услышать, что весь мир звучит, и попытаться понять через эти звуки что-то о жизни. Поэтому я часто использую идиофоны – природные инструменты, которые звучат сами по себе – камни, орехи, деревянные палки, ракушки… Ими можно стучать, можно шуршать, а можно выстроить мелодическую структуру – например, литофон (то же самое, что ксилофон, только из камней). Кроме этого у меня есть целый набор инструментов, на которых можно играть сложно, а можно очень просто – в зависимости от того, как их настроить. Например, альтовая хромантическая лира, напоминающая маленькую арфу. Когда клиент просто проводит рукой по струнам, извлекая глиссандо, он физически переживает музыкальный поток и  получает очень яркое впечатление.

А иногда важную роль могут сыграть совсем  простые и немузыкальные вещи. Великую помощь музтерапевту, работающему с особыми клиентами, оказывают малярный скотч или наклейки. Ими я, например, изменяю обычную флейту так, чтобы осталась только одна, нужная, дырочка. Или делаю пометки на струнах: обозначаю места, где именно нужно играть. Иногда перестраиваю все струны гитары, чтобы звучала только, скажем, квинта – основная тональность песни. Это важно для людей с нарушениями, потому что часто им недоступны сложные действия. Но если правильно настроить так инструмент, он все равно будет очень красиво звучать. Терапевт может играть аккорды на своей гитаре – и получится общая музыка.

Мы можем осваивать инструмент мелодически, а можем осваивать звукоизвлечение. В первую встречу человек долбит по гитаре так, что слушать невозможно. Но постепенно можно прийти к тому, чтобы играть осознанно и очень музыкально.

Флейта поможет не заснуть

— И все же трудно представить музыку, которую играют люди с нарушениями развития.

— Обычно такие люди не отягощены размышлениями о своих способностях. А многие реально одарены музыкально.

У меня была клиентка с очень редким генетическим синдромом – нарушением центра насыщения. У такого человека лишь два основных желания – есть и спать. Они заглушают все.  Это, естественно, связано с умственной отсталостью, поведенческими проблемами, депрессивностью. Но эта девушка –  уникальный человек, потому что во многом преодолела болезнь. У нее сформировался целый ряд других, более важных, потребностей, одна из которых – музыка. Она решила научиться играть на блок-флейте, это, по ее словам, должно было ей помочь не засыпать.

Работа длилась очень и очень долго.  В первый год мы учились просто извлекать звуки. Это не так просто. Чтобы получилось «ля», надо одним образом дуть, чтобы «ре» – совершенно другим. Слитное звучание тоже требует особой техники. Я пыталась это объяснять, но, так у моей клиентки когнитивные нарушения, это все не работало. Зато она потрясающе понимала образы. И мы стали проживать музыку как-то по-своему: танцевали, придумывали много разных историй. Например, чтобы она играла слитно, мы вспоминали текущую реку.

В какой-то момент у нее возникла потребность играть по нотам. Ей хотелось быть очень сосредоточенной, внимательной. И это получалось! И невероятно ее пробуждало. Следующей нашей задачей было, наоборот, научиться играть без нот. Но многим умственно отсталым людям очень трудно играть не по шаблону. Ведь у нас вся система образования так построена, чтобы не развивать таких людей, а обучить последовательности простых действий. А на самом деле особые люди способны импровизировать, у них богатый внутренний мир. Сложность только в том, чтобы найти средство, которое бы его проявило.

С этой девушкой мы разными хитрыми путями к этому шли. Например, придумывали истории про природные и одновременно музыкальные ландшафты, импровизировали в рамках легато и стаккато – «как вода» и «как земля», научились играть в определенных ладах, в частности, в пентатонике, где разрешено только пять нот. Или в дарийском ладу – для чего я ей описывала готический собор, мы вместе рассматривали картинки, разговаривали, глубоко переживали Средневековье…

— Это мы все про ту же умственно отсталую девушку говорим?

— Да, про нее, конечно! В результате она научилась не просто импровизировать, она стала придумывать и словами записывать музыку. И сегодня выступает с нашим оркестром «БезНот».

Оркестр свободной импровизации для особых людей

Наш оркестр «БезНот» вырос из открытых групповых занятий, которые проходили в «Турмалине» раз в неделю. На занятиях мы много играем в разные музыкальные игры. Здесь нам важны не музыкальные цели, а, скорее, социальные, коммуникативные, повышение самооценки и умение чувствовать группу. Наша любимая игра — про лягушек. Один человек «бросает камень в болото» — бьет в барабан. А «лягушки» в зависимости от величины «камня» начинают при помощи латиноамериканского инструмента гуиро «квакать» с разной длительностью.

Изначально оркестр задумывался как группа развития, но постепенно еще одной нашей целью стали сама игра и выступление. Здесь я тоже делаю упор на терапию, поэтому наши концерты не такие профессиональные, как, например, концерты проекта «Круг II», но они тоже очень интересные и приносят много радости. Пусть они не совершенны по форме, зато получаются очень живыми: мы включаем зрителей, даем им инструменты, приглашаем участвовать с нами. В какой-то момент мои прекрасные музыканты даже сказали, что хотят пойти в ЦСО играть для стариков, а еще предложили помощь в работе с детьми. У них появилась потребность делать что-то терапевтическое для других.

«Поиграй мне, а я подышу спокойно»

— Вы участвуете в службе помощи больным БАС. Как музыкальная терапия может быть и тут полезна?

— Служба помощи больным БАС – волонтерский проект, организованный при Марфо-Мариинской обители. В нем участвуют потрясающие врачи, психологи, священники, социальные  работники, медсестры — невероятные люди, которые очень много делают. Я тоже часть этой службы. Сейчас у меня несколько больных, к которым я стараюсь раз в неделю приезжать.

Музыкальная терапия здесь важна, потому что позволяет человеку побыть в ситуации, не связанной с тяжелой повседневностью. Когда кто-то приходит в твой дом с музыкой, болезнь как бы отходит на задний план.

Наши занятия проходят по определенной структуре, специально разработанной музтерапевтом Алисой Апрелевой. Но в ее рамках всегда бывает импровизация. С помощью пения удается продлить способность к дыханию и артикуляции, а игра на музыкальных инструментах помогает поддерживать мышечный тонус. Остальные цели зависят от индивидуальности клиента. Кто-то хочет делать больше упражнений, кто-то релаксировать, кто-то петь свои любимые песни, кто-то, наоборот, хочет выучить новые, кто-то импровизировать, кто-то играть на музыкальных инструментах, пока еще может, а кто-то говорит: «Поиграй мне ты, я просто подышу спокойно». Иногда я включаю в занятие членов семьи —  это хороший способ получить новый опыт отношений, он позволяет проработать какие-то семейные проблемы невербальным образом, попытаться найти ответ через музыку.

Песня про воробья

— Может ли родственник больного сам заниматься с ним музтерапией?

— Музыкальной терапией нет, но поддержать через музыку точно может! У меня был случай, когда я у больной БАС попросила ее 15-летнюю дочь поучаствовать в работе. Им обеим было непросто: мама быстро теряла способности, которыми еще недавно обладала, а дочь переживала переходный возраст. Мы стали вместе сочинять песню, и чувство совместного творчества помогло вновь ощутить единение.

А потом мне кто-то отдал гитару, и я подарила ее девочке. Она быстро освоила аккорды, стала «бренчать», как все подростки. Это позволяло ей сбрасывать напряжение. Несколько раз на сессиях девочка играла для мамы, а я была просто ассистентом.

Хорошо делать аудиозаписи таких событий. Особенно это важно в паллиативной помощи: пациенты уходят, песня же сохраняет память. Бывает очень жалко, когда такой записи не остается.

Помню одно из самых сильных переживаний, которые у меня были во время сессии. Я работала с девочкой 10 лет, страдающей тяжелым соматическим заболеванием, при котором очень велик риск комы. Каждая кома — это смерть определенных участков мозга. Девочка же пережила их по несколько в первые годы. У нее была утрачена речь, проблемы с движением. Из-за того, что она провела большую часть жизни в больнице, у нее развился госпитальный синдром с аутической симптоматикой: она была очень привязана к айпеду и часто воспринимала людей, как предметы. Но при этом была прекрасным человеком с удивительным чувством юмора и талантом тонко переживать звуки.

Мы начали с ней работать — пели, делали упражнения на коммуникацию и взаимодействие. Сначала она просто слушала свои любимые песни в моем исполнении. Но вот песня заканчивается, что теперь? Она заметила, что, если сама начинает мне подыгрывать, песня продолжается, то есть поняла, что это совместный процесс и стала включаться. Сначала просто дотрагивалась до гитары как до айпеда, но это не работало. Оказалось, чтобы гитара звучала, надо приложить физическое усилие. Постепенно у нее появились любимые инструменты. Мы с ней взаимодействовали музыкально, через ритм, делали упражнения на движение, потом начали работать над более понятной коммуникацией. Например, она должна была стараться произносить буквы из азбуки или показывать картинки с теми персонажами, о которых мы сочиняли песню, чтобы я понимала, чего она хочет.

Мы много импровизировали, и она получала от этого большую радость. В конце сессии мы  обязательно делали упражнение на расслабление: она сама ложилась на кровать, когда уставала, а я играла очень спокойную музыку, пела. Иногда она подпевала, а иногда просто отдыхала и глубоко дышала. Потом обязательно был момент тишины.

Однажды у нас случилась невероятная сессия. Мы смотрели в окно, сидя на огромном подоконнике у нее дома. Они жили очень высоко. Открывался потрясающий закат. И я начала медленно петь народную песню из одной игры. Это песня про воробья, который летает и сверху видит, что происходит на земле. Я стала спрашивать ее, что же он видит. Она мне выдавала первые слоги слов, «ма», «ба»… Оказалось, что она «пела» про всех своих родственников и про весь мир вокруг. Это было невероятно и длилось очень долго. Я пожертвовала ради этого практически всей сессией. Было понятно, что никакие упражнения сейчас не нужны. Нужно вот это.

Потом у нас была очень долгая пауза. Я видела, что она была счастлива. Об этом говорило выражение ее лица, улыбка, осознанный взгляд, глубокое дыхание. А через неделю она умерла.

Эта история про многое: про то, что музыка создает безопасное пространство, в котором можно прожить очень тяжелые состояния, даже неосознанно. Еще это про то, что музыка сохраняет память. Потому что та «песня про воробья» до сих пор звучит внутри меня и всех, кто был близок к этому ребенку.

А еще это про то, что музыка позволяет терапевту развить интуицию. Как концертмейстер спиной чувствует солиста, так же и музыкальный терапевт должен спиной, ушами, глазами — всем своим существом чувствовать человека и понимать, что ему сейчас действительно нужно.

Очень важно, чтобы в России появилось музыкально-терапевтическое сообщество. Мы с коллегами работаем над проектом Музтерапевт.ру, где публикуем информацию о разных видах музтерапии. В прошлом году провели конференцию, где прозвучали лекции на актуальнейшие темы, начиная от «Нейро-психологический аспект использования музыки с особыми людьми» до «Воздействие вибраций в музыкальной терапии». Все материалы скоро появятся на сайте.

Мне бы хотелось, чтобы моя профессия стала популярнее и появилось больше музтерапевтов. У нас в стране столько людей с особыми потребностями, стариков, больных, в том числе и детей, которым от этого было бы легче.

Занятия с детьми прихода

Профессия «три в одном»: музыка, психология, медицина

В мир особых людей Настя попала как волонтер – стала участником движения «Вера и свет», когда еще училась на искусствоведа (первый диплом). Оказалось, что мир особых людей – это и ее мир.

— Постепенно у меня возникла потребность проводить с такими людьми больше времени. Я нашла центр социальной реабилитации  «Турмалин», где люди с нарушениями развития могут качественно изменить свою жизнь. Там и случились мои первые, непрофессиональные, занятия музтерапией.

В центре была одна девушка, страдающая депрессией. Она любила петь. Я тоже люблю петь, и поэтому, еще ничего не зная о музтерапии, начала с ней заниматься. Как-то интуитивно почувствовала, что надо делать, чтобы ей становилось лучше. Но довольно быстро возник страх навредить. И тогда я поняла, что надо учиться.

Так совпало, что в это время открывалась учебная группа по музыкальной терапии. Ее руководителем была очень опытный музтерапевт Татьяна Степанова. Приезжали и другие российские специалисты, преподаватели из Европы. Проблема была одна: это было не очень официально. У нас в стране практически нет сертифицированного музыкально-терапевтического образования.

Возникал вопрос, что делать дальше. Я пошла в музыкально-педагогический класс при хоровой школе «Радость» и параллельно окончила курс переподготовки по лечебной педагогике в  МГПУ.  У меня появился официальный диплом. Но в какой-то момент жизни я встретилась со службой помощи больным БАС. Для работы там мне не хватало психологических знаний и опять же официального образования. Я поступила в Петербургский институт практической психологии, где прошла курс повышения квалификации по специальности «музыкальный психотерапевт». Это было недостающим звеном.

Слушать спиной, воспринимать кожей

Сегодня образование часто сводится к интеллектуальной информации и тренировке навыков, которые потом конвертируются в баллы на работе. Это не то же самое, что обучение в почти средневековом смысле, когда ты приходишь к мастеру и учишься просто через наблюдение за тем, как он работает. Это погружение в метод. Оно не сразу дает возможность формулировать, что происходит, иногда даже возникает ощущение, что «в руках» ничего не осталось, но на самом деле этот процесс сильно меняет ученика как личность, как терапевта.

В этом смысле мне повезло: у меня были потрясающие учителя. Например, голландский музтерапевт Роб Ван Аш. Он глубоко работал с очень простыми вещами. Сначала меня это раздражало: я не понимала, зачем целую неделю строгать какие-то палочки и потом так и сяк стучать на них и петь одну маленькую песенку. Что за ерунда? Почему мы не играем Баха на лирах?

Но прошли годы, и я поняла, что Роб Ван Аш сыграл огромную роль в том, что я стала тем, кем стала. Он много молчал, не грузил теорией, просто двигался, но через это мне передался, что называется, жест терапевта. Это трудно описать. Но это то, от чего появляется способность слушать спиной, воспринимать всей кожей. У тебя нет инструмента, нет ни одной общей песни с клиентом, нет даже общего языка, а ты понимаешь, что нужно делать. Роб Ван Аш показывал, что в самых простых вещах заложена глубокая музыка. Он учил ее слушать во всем: машины едут, ветер дует, сердце стучит… Это позволяет с пациентом, с которым ты находишься в сложном «месте» отношений, из тишины поймать нужную сейчас мелодию, вибрацию отношений.

Можно сказать, свое образование я собрала, как суши-сет, из разных кусочков. Но это был непросто. В России явно существует потребность в нормальном полноценном курсе по музтерапии. И я чувствую, что это одна из задач, в решении которой я сама должна участвовать.