Интервью с президентом одной из старейших благотворительных организации России – «Перспективы»

Корреспондент РБК Петербург поговорил с главой организации Марией Островской о том, почему российские бизнесмены не знают, чем занимаются благотворительные фонды, отличаются ли разбогатевшие хипстеры от малиновых пиджаков и почему с появлением денег в соцучреждениях жизнь их воспитанников едва ли стала легче.

Благотворительная общественная организация «Перспективы» основана в 1996 году в Петербурге. Один из первых проектов организации — работа с детьми из «Дома-интерната для детей с отклонениями в умственном развитии № 4» Павловска, в основе которой — присутствие наряду со специалистами добровольцев, дающих подопечным организации заботу, прогулки, игры и непосредственное общение.

В 2000 году была начата работа по двум новым направлениям — помощь молодым инвалидам из Психоневрологического интерната № 3, куда их по достижении 18 лет переводят из Павловского детского дома, и помощь семьям, в которых есть дети-инвалиды с тяжелыми нарушениями. В 2004 и 2006 гг. в рамках совместного проекта c АНО «Новые Перспективы» открыты Центры социальной реабилитации (дневного пребывания) детей и молодых людей с инвалидностью.

Вся деятельность ведется на благотворительные пожертвования фирм и частных лиц.

Основатель организации — Маргарета фон дер Борх, президент — Мария Островская.

У ВСЕХ СВОИ СИМПАТИИ

— Мария, вы работаете в благотворительной организации более 20 лет. За это время в стране столько всего произошло, вектор развития менялся несколько раз, кризисы, войны, оттепели, заморозки. Что за это время поменялось в благотворительности?

— Благотворительность поступательно развивалась. Она росла, ширилась, профессионализировалась. Если так пойдет, скоро она станет обыденностью, и это очень хорошо….

— Но пока этого не произошло… Почему, по-вашему, коммуникация между людьми, которые занимаются благотворительными проектами, и теми, у кого есть ресурсы для помощи людям, до сих пор плохо налажена. Например, почему многие бизнесмены даже не слышали о старейших благотворительных фондах?

— В нашей стране люди доверяют только лично кому-то. Как правило, все строится так, что кто-то лично кого-то знает и лично может за него поручиться. И частные компании тоже помогают либо кому-то лично, либо строят партнерские отношения с фондами, которые они знают более ли менее лично. Поскольку во главу угла ставятся чаще не вопросы эффективности, а личное доверие, бизнесмены не исследуют «рынок» благотворительности, не интересуются тем, кто и что делает в этой области.

— А как же корпоративная благотворительность?

— Да, постепенно благотворительная сфера профессионализируется, и в больших компаниях возникают собственные фонды, которые пытаются более ли менее разобраться в благотворительных вопросах. Но здесь есть тонкий нюанс — все благотворительные пожертвования могут осуществляться только из личных средств владельцев, потому что никаких налоговых послаблений под эти цели у нас нет. Можно делать пожертвования только из тех средств, что должны были быть распределены между акционерами. Поэтому получается, что корпоративная благотворительность по существу это благотворительность частных лиц, которые имеют свои частные симпатии и антипатии.

— Многие предприниматели говорят, что регулярно помогают нуждающимся, но делают это напрямую, без посредничества благотворительных фондов. На вопрос почему, отвечают, что боятся воровства. Проще самому отвезти в детский дом одежду, чем доверять третьим лицам. Почему нет доверия между бизнесменами и благотворителями? Неужели так много мошенников?

— Конечно, нет. Я думаю, среди благотворительных фондов достаточно мало мошенников. Они есть, конечно, но их не так много, как все думают, потому что контроль со стороны государства за некоммерческой сферой (в том числе благотворительной) очень жесткий. Он гораздо более серьезный, чем за бизнесом. Кроме того, сами доноры постоянно требуют от благотворителей дополнительного аудита, отправляют в фонды своих проверяющих.

— Как объяснить бизнесменам, что благотворительные фонды нужны?

— Мы пытаемся. Но это достаточно сложное послание… Нужно сделать понятным в каждом конкретном случае, почему деньги, например, слабовидящему Мише с ДЦП не помогут, если в регионе нет специалистов, которые могут квалифицированно с ним заниматься, объяснить, почему государство пока не решает эту проблему, убедительно показать, как негосударственные организации ее решают…Бизнесмену проще, чем во все это вникать, дать родителям Миши денег — пусть едут в Китай на реабилитацию. А ведь эти деньги могли принести помощь не только Мише, но еще многим детям, если системно подходить.

ОТ МАЛИНОВЫХ ПИДЖАКОВ

— Очень часто люди не хотят участвовать в благотворительных проектах, объясняя это тем, что они уже платят налоги. А если государство не делает того, что должно, это его проблемы. Вы часто встречаете такую точку зрения?

— На самом деле, мы не сталкиваемся с такими людьми. Ведь мы не делаем «холодных» звонков, мы просто сообщаем о своей деятельности, иногда оправляем письма с какими-то потребностями компаниям. Кто-то из тех, кто не откликается, наверное, так и думает. Но поскольку они с нами не вступают в контакт, мы эту точку зрения не слышим.

Но вообще, конечно, я прекрасно ее понимаю. Она сформирована 70 советскими годами, которые прошли не даром… Многим поколениям людей внушалось, что все должно делать государство, оно и должно заботиться о слабых членах общества. А благотворительность — дело прекраснодушных дамочек. Очень трудно научить общество принимать на себя ответственность за мир, в котором мы живем. Хорошо бы нам эту ответственность как-то разделить.

— Но что-то ведь изменилось. Люди с деньгами изменились за те годы, которые вы занимаетесь «Перспективами»? Грубо говоря, отличаются ли разбогатевшие хипстеры от малиновых пиджаков?

— Конечно, отличаются, даже очень. Все-таки многим из них какие-то элементарные вещи уже не надо объяснять, — как раз то, что государство не делает и не должно само делать всего, что нужно слабым членам общества. Им не надо объяснять, что общественные и благотворительные организации можно легко проконтролировать. Конечно, общество стало более просвещенным, и благотворительность стала более привычным делом. 20 лет назад заниматься этой деятельностью было вообще как-то странно. А сегодня люди вполне готовы жертвовать, вопрос только в степени доверия.

— Лариса Афанасьева из «Упсала Цирка» сказала, что отказывается от сотрудничества с теми людьми, кто не разделят ценностей ее команды. А у вас такое бывает?

— Мы отказываемся от сотрудничества с политически ангажированными партнерами, если нас хотят вовлечь в какую-то политическую игру. Мы отказываемся от взаимодействия со некоторыми фондами, которые требуют совершенно безумной бюрократии и отчетности, не такой, которая обеспечивает прозрачность, а которая приводит к вороху разнообразных бумаг и заставляет работать больше на отчеты, чем на суть. Мы отказываемся от сотрудничества с фондами, которые финансируют только материальные затраты и не финансируют рабочую силу, потому что проблемы решают люди и помогают людям люди, а не стены, машины, оборудование. Сами по себе материальные ценности ничего не изменят. По крайней мере, в нашей области.

ЭТО НЕ ЛОЗУНГ

— Как вы оцениваете масштабы благотворительной деятельности в Петербурге? По официальным данным, они минимальны.

— Все зависит от критериев. Если сравнивать со странами, не пережившими очарованности коммунизмом, то минимальны. Если сравнивать с советской эпохой — грандиозны.

— А если говорить об эволюции самих волонтеров или людей, которые работают в благотворительности, они изменились за эти годы?

— Во-первых, произошел грандиозный рост числа волонтеров. Если раньше редчайшие люди понимали, что такое волонтерство, и были готовы к нему (наверное, один на тысячу), то сейчас их много.

Другое дело, что многие волонтеры готовы к участию в отдельной акции или, например, в отдельном мероприятии — и такие волонтеры для нас не очень интересны, поскольку у нас очень специфическая целевая группа — дети и взрослые с тяжелыми нарушениями развития. Нам нужно человека научить, как работать, очень серьезно вложиться в него прежде, чем он сможет оказывать компетентную помощь. Это не получится сделать с теми, кто просто пришел поучаствовать в акции.

Но в целом у меня ощущение, что потребность в смысле жизни со стороны молодых людей сейчас очень высокая. По крайней мере, к нам рекрутируются такие люди.

— На сайте вашего проекта я наткнулся на такие объявления: «Едем в лагерь — нужна ваша помощь!», и список с потребностями: топоры, изолента, туалетная бумага и т.д. Много откликов на такие просьбы?

— Да, на такие просьбы хорошо откликаются. Это, на самом деле, помогает налаживать отношения с людьми, потому что человек чувствует себя причастным к общему делу. Туалетную бумагу может пожертвовать каждый, но гораздо важнее, что этот человек вообще откликнулся. Хотя туалетная бумага нам нужна конкретно, это не лозунг.

ЧЕЛОВЕК НЕ СТАЛ СЧАСТЛИВЕЕ

— А руководство тех учреждений, с которыми вы работаете, эволюционировало за последние годы? Многие организаторы благотворительных проектов говорят, что сейчас стало тяжелее проникать в госучреждения. Это правда?

— Это не совсем так. Там есть две встречные тенденции. С одной стороны, учреждения становятся богаче, у них меньше всякого рода нужд, и потребность в благотворителях в этом плане отпала. Ведь раньше руководители учреждений понимали, что благотворительная организация может восполнить дефициты и залатать дыры в экономике учреждения.

С другой стороны, наше государство провозглашает то, что социальные учреждения должны быть открытыми и взаимодействовать с общественными организациями. И это играет определенную роль. Какая-то часть руководителей государственных учреждений стала более открытой. Но все это очень сильно зависит от того, насколько добросовестно идут дела в самом учреждении. Если там тараканы в прямом и переносном смысле слова, то есть очень много нарушений, всякого рода неправды, то, конечно, волонтеров не пустят ни за что.

Более того, мне кажется, что это настоящий индикатор добросовестности учреждения. Если оно закрывается и не пускает общество под видом того, что там инфекции и СанПиНы (они чем угодно могут прикрываться), то значит там неблагополучно, туда точно нужно идти с проверкой.

— А как изменилась жизнь в интернатах, с которыми вы сотрудничаете? Ведь денег стало больше. Стала ли жизнь воспитанников легче?

— С моей точки зрения, нет. Очень многое уходит на строительство, ремонт, антураж, оборудование. Конечно, в результате учреждение значительно лучше выглядит. Сейчас некомпетентный человек, который войдет в детский дом или психоневрологический интернат, будет пребывать в полной уверенности, что здесь все отлично, потому что стены выкрашены, оборудование хорошее, мебель новая.

Но человек от этого не стал счастливее. Персонала не стало больше, он по-прежнему не обучен, организационной культурой этих учреждений мало кто-то занимается. Качество жизни ребенка, особенно ребенка с нарушениями, зависит не от того, выкрашены стены или нет, а от того, насколько чуткие рядом с ним взрослые, насколько внимательно они к нему относятся, насколько они компетентны, какие у ребенка есть возможности для развития. И все это, как было в дефиците, так и осталось.

— Что вы подразумеваете под организационной культурой?

— Базовые ценности, которые разделяют сотрудники. Негласные нормы. Их очень трудно менять. Например, если детей в учреждении принято делить на «перспективных» и «неперспективных», и считается, что последним «ничего не нужно», а вкладываться нужно только в тех, кто имеет шанс «стать нормальным» — на изживание этой нормы могут уйти годы.

— Один из бывших воспитанников интерната для детей с психоневрологическими заболеваниями рассказывал жуткие вещи про свою жизнь в этом учреждении. Среди прочего, он говорил о том, что многие сотрудники просто зарабатывали на подопечных. В частности, брали себе вещи, еду или даже саженцы, которые привозили благотворители. Вы сталкивались с такими вещами?

— Мы раньше сталкивались с такими вещами очень часто. Сейчас реже. Дело в том, что в учреждениях, с которыми мы работаем, такое количество наших сотрудников и волонтеров, что уже технически сложно подобные вещи проворачивать. Ведь благотворительные организации — это еще и контроль, постоянный, невольный.

Поэтому добросовестные, умные директора очень ценят, когда у них есть волонтеры, потому что они могут получить реальную информацию о том, что происходит в учреждении. А недобросовестные боятся утечки информации вовне, поэтому стараются никого не пускать.

«ВЫ НЕ НУЖНЫ»

— Вы начинали свою работу вместе Маргаретой фон дер Борх и продолжаете работать с ней бок о бок. Вообще тогда в 90-е очень многие неравнодушные европейцы и американцы приезжали в России, чтобы помогать здесь кому-то. Как вы оцениваете в целом вклад иностранцев в развитие благотворительных проектов у нас?

— Грандиозный. Во-первых, если вы обратите внимание, почти все крупные благотворительные организации, которые сегодня действуют, созданы при европейской поддержке. Это и «Ночлежка», и Упсала Цирк», и «Родительский мост», и другие. Кроме этого, они еще технологии социальной работы нам передавали.

Сейчас же новым некоммерческим организациям очень сложно, никто не поддерживает начинающих, все хотят поддерживать только тех, кто уже что-то толковое профессионально делает на постоянной основе.

— А сейчас иностранцев также много?

— Конечно, меньше. К сожалению, они сворачивают деятельность. И не потому, что меньше любят Россию (они как раз очень любят ее и очень много делают для нее), а потому что получают политическое послание о том, что «они не нужны и мешают». И многие реагируют на это послание.

ФИЛОСОФИЯ МАЛЫХ ДЕЛ

— Мария, скажите, пожалуйста, как профессиональный психолог, как научить человека сострадать? Я не о взрослом человеке — это, наверное, крайне сложно. Я о том, чтобы научить человека с детства?

— Не надо ребенка оберегать от правды жизни. Если он рано сталкивается с чужой болью, то он учится сострадать, потому что ребенок сострадателен по своей природе. И чем больше он сострадает, тем меньше боится жизни. Если ребенка сильно оберегали в детстве, а потом он сталкивается с жизненными проблемами (а мы неизбежно с ними сталкиваемся, с болью, несчастьем, бедами), он совершенно беспомощен перед ними. Он воспринимает это как полную катастрофу. А если ребенок соприкасается с чужими бедами с детства, то он и со своими бедами будет легче справляться.

Конечно, огромную роль играет пример родителей. Если мама и папа помогают людям, то и ребенок будет относиться к нуждающимся в помощи сострадательно и по-деловому.

— Один американский пастор в одной из своих проповедей сказал, что «мир обкрадывает людей» — в том смысле, что очень многие люди с горящими глазами, добрым сердцем начинают помогать людям, а потом через какое-то время жизненные обстоятельства, трудности ломают их. Им больше не хочется ничего. Что вы можете сказать тем, у кого опускаются руки? Есть ли смысл делать добро?

— Мне кажется, что к своим собственным силам надо относиться здраво. Если ты вообразил, что спасешь мир, то ты неизбежно будешь разочарован и твои руки опустятся. Если ты с самого начала понимал, что мир ты не спасешь, но по крайней мере, ты можешь сделать то немногое, что представляет ценность, тогда у тебя появятся силы.

Зачастую проблемы возникают от гордости, от мечтательного воображения, от излишнего романтизма. И обкрадывает нас не мир и не обстоятельства, а наше собственное воображение, что мы сейчас совершим что-то грандиозное.

Кстати, это то, чему меня научили немцы. Русский человек для чего-нибудь незначительного даже с дивана не встанет — только ради чего-то глобально героического. А немцы совершенно другие. Это то, что меня безгранично в них восхищает. Они готовы делать очень маленькие вещи с огромным вниманием, потому что относятся к мелочам как к большой ценности. Поэтому, наверное, у них мерседесы.

Нам надо понять, что есть вещи, которым надо учиться у европейцев. И надо относиться немного скромнее и трезвее к своим возможностям и больше ценить маленькие вещи, которые мы можем сделать.

— Философия малых дел?

— Да, надо мной все смеются, но я твердо стою на позиции философии маленьких дел.

Подробнее на РБК