Все мы вместе, все человечество во главе с Христом, живем общей жизнью, а потому те страдания, которые происходят с кем-то в отдельности, воздействуют на всех остальных
Фото с сайта lexpress.fr
Весь мир поражен заявлением чемпионки Паралимпийских игр 2012 года Марики Вервут бельгийская легкоатлетка сообщила, что размышляет о возможности эвтаназии, и уже подготовила для этого все необходимые документы. 37-летняя спортсменка страдает прогрессирующим неизлечимым заболеванием.
Комментирует миссионер, автор блога СвященникОтвечает.рф, иеромонах Макарий (Маркиш):
«Эвтаназия — это эвфемизм, который появился в результате утраты нами трезвости мысли. Мы пытаемся смягчить смысл некоторых наших действий, называя их другими словами, звучащими, может быть, более умно или красиво. Но в русском языке есть слово, называющее это явление: самоубийство.
Несколько лет назад в городе Бастони (США), где я жил, при храме был церковный дом для пожилых людей. Там была старушка (90 лет), у которой уже не осталось родных, и она пришла в этот церковный дом, так как мечтала умереть вблизи храма. Так и случилось.
Она умерла, священник в этот момент был подле нее и уже прочитал отходную молитву, когда медики приехали зафиксировать смерть.
И вдруг выяснилось, что она «не совсем» умерла: что есть возможность отвезти ее в больницу, подключить к каким-то аппаратам и формально продлить ей жизнь.
Священник молил Бога, чтобы ее не мучили, а дали умереть спокойно.
Конечно, в этом случае ни о какой эвтаназии речи нет. Эвтаназия – это совсем не то же самое, что отказ от излишних медицинских процедур. Это очень важный момент, который нужно осознать: когда у человека, например, последняя стадия рака, и ему предлагают потратить кучу времени и денег на попытки ухватиться за крошечный шанс, который продлит его мучительную жизнь на несколько месяцев, — его отказ можно понять. Человек принимает свою смерть: что есть, то есть, выше головы не прыгнешь. Это совсем не эвтаназия. Этот подход вполне здравый и христианский.
А когда молодая женщина выигрывает в спортивных состязаниях, а значит, есть жизненные силы — это совсем другое дело. Очень важно отделить эти два случая.
Есть и третий аспект.
Кто-то мог бы сказать: ведь Христос знал, что Его распнут, но все равно шел на это и не сопротивлялся. Не самоубийство ли Он совершил?
Разумеется, нет. Любой солдат, который идет на войну защищать своих близких, знает, что может погибнуть. Он надеется, что останется в живых, но идет на смерть и принимает ее. Люди менее разумные, чем он, называют это самоубийством. Разница здесь в намерении, в акте воли, который совершает человек, а не в форме страдания, которую он принимает.
Если человек идет на неизбежную смерть, исходя из любви к своей земле, к Богу, к ближнему, — он им отдает свою жизнь, а не прекращает ее.
И тогда он праведник, а не самоубийца. Если же человек делает это, исходя из своего взгляда на ситуацию, он поступает своевольно.
Люди смотрят на тяжелую ситуацию по-разному, в зависимости от своих религиозных взглядов и верований, — но реальность жизни и смерти, тем не менее, для всех одна. Все остальное — наносное, надстроенное, исчезает в этот момент перехода.
Смерть и жизнь — эта граница, которая отрезвляет нас. Если человек играет в шахматы или шашки – он может сам устанавливать себе правила. А когда он живет или умирает, правила существуют помимо него. И мы должны принять реальность. Все благочестивые идеи разбиваются о смерть.
Часто оправданием эвтаназии считается «гуманизм»: якобы, человек не хочет, чтобы страдали его родные и близкие, ухаживая за ним. В наш просвещенный век всему можно найти оправдание. Если человек сам решает, что его близким тяжело за ним ухаживать и, никого не спросив, решает сброситься с 20-го этажа, то с этой позиции его не собьешь.
Но если человек спросит себя, кто он и что делает на этой земле, что делают окружающие его люди, его близкие на этой земле, — он поймет, что
мы живем друг для друга. Чтобы научиться помогать друг другу, научиться любить друг друга, чтобы хоть что-то сделать друг для друга.
И родственникам неизлечимо больного может быть дан такой шанс – явить свою любовь. В терпении, в утешении своего близкого, в доказательство того, что он им дорог и здоровый, и больной, что они его любят и в горе, и в радости. Ох как опасно лишать людей этого шанса.
Для ответа на этот вопрос у меня есть три соображения:
Первое. В жизни любого человека есть страдания, неудовлетворенности, боль. Да, степень страдания и боли разная, но факт на лицо. И если мы решаем, что страдания неприемлемы, то можем сделать вывод, что и жизнь тоже неприемлема, что сделали некоторые философы XX века. То же самое в буддизме: жизнь есть страдание, и задача человека это страдание пресечь.
Но не в христианстве. Христианство совершенно иначе смотрит на жизнь и смерть. В христианстве страдание – это часть жизни. Это данность, факт. Человек волен это принять или отвергнуть. Если он отвергает страдания как часть жизни, жизнь превращается в суррогат, становится «не настоящей». Если принимает, Бог может помочь — если захочет человек — преобразить и нести эти страдания.
Второе. Человек живет среди других людей. То, что происходит со мной, — напрямую касается окружающих меня людей и Самого Христа.
Когда говорят: «Потерпи ради Господа» — кажется, звучит глупо. А на самом деле это не так!
Мое страдание – это в какой-то мере приобщение к страданиям Самого Христа на кресте, приобщение к Его реальности. Все мы вместе, все человечество во главе с Христом, живем общей жизнью, а потому те страдания, которые происходят с кем-то в отдельности, воздействуют на всех остальных.
Даже так: эту женщину из Бельгии мы лично не знаем. Она не подозревает о нашем существовании. Но мы здесь, в России, о ней говорим! Пишем, слышим, рассуждаем, — значит, ее жизнь или смерть нам не безразлична! Значит, ее поступки влияют на нас! Ее отвага или поражение играют роль в нашей жизни.
Мы можем принять Христа, а можем отказаться. Никакой механической связи здесь нет – но есть некий голос, некая протянутая рука. Сострадание почти равноценно любви! А Бог есть любовь. Значит,
ваше страдание – это ваша протянутая рука к моему состраданию, а мое сострадание – это путь к моему спасению и нашему общему благу.
Третье. Самое важное: жизнь не заканчивается ни земным страданием, ни смертью. Когда маленького ребенка ведут к доктору, чтобы тот сделал ему укол, — он боится, плачет, кричит, вырывается – он абсолютно уверен, что это высшая степень страдания. Но любящая мама все равно ведет его на этот укол. И когда ребенок взрослеет, он понимает, что жизнь на этом не заканчивается, что это просто этап, лечение, которое на самом деле несет благо.
Врач лечит больного так, как нужно именно этому больному: одного он лечит от аппендицита, другого — от туберкулеза. Потому средства лечения у каждого разные. То же происходит и с нашей душой. Говорят, Господь дает по силам. Мне кажется, правильнее сказать, по необходимости.
Мы не знаем, что будет после нашей смерти, потому что вечность – это не после. Бог живет вне времени, душа человека живет вне времени. Что происходит с душой человека после смерти – это вне нашего «знания». Мы знаем только «руководящие принципы», которым мы должны следовать, чтобы наша вечность была плодотворной.
Уже привычным стало просить деньги на дорогие операции, лекарства, инвалидные кресла. Но приемлемо ли собирать всем миром деньги на повседневные нужды? Мы провели опрос и услышали разные мнения
Фото с сайта incolors.club
В жизни любой семьи может случиться экстренная ситуация, с которой невозможно справиться в одиночку. Во все времена в таких случаях обращались за помощью в мир, к людям. А что, если возникает нужда в том, что не является первой необходимостью, но собственных средств не хватает? Например, если нужны деньги на поездку в отпуск для многодетной семьи — прилично ли в подобных случаях просить у людей?
На какие цели этично просить деньги?
Александра Чуповская, одна воспитывает сына, эколог, 35 лет:
— Бесспорно, мало, что может сравниться с ценностью человеческой жизни. Поэтому сравнивать важность дорогостоящей операции и покупки планшета ребенку нелепо.
Но ведь и жить как на войне, — не умираем, значит, ничего и не надо, тоже невозможно.
У людей есть потребности, не только связанные с выживанием. Так что попросить, на мой взгляд, можно на что угодно, на то, в чем нуждается семья. А дальше только даритель вправе решать, готов ли он вкладывать средства в то, что не спасает, но улучшает качество жизни тех, кто нуждается.
Вероника Малышева, мама 4 детей, медицинский работник, 39 лет:
Фото с сайта womma.org
— Приемлемо просить деньги только на лечение. Без всего остального можно и обойтись. Жить нужно по средствам, а если этих средств не хватает, значит, пока придется смириться и выстроить свой образ жизни без этого.
Просить у людей решить твои бытовые проблемы не то чтобы стыдно, скорее странно. Для меня значительно более правильно рассчитывать на себя и на те льготы, которые предоставляет государство. Причем совсем не нужно, чтобы государство взяло нас на полное обеспечение, кормило, везде пускало бесплатно, достаточно скидок. Если такая помощь организована разумно, то и обращаться к людям через соцсети и благотворительные фонды не понадобится.
Евгений Малышев, папа 4 детей, тренер, 40 лет:
— Не вижу ничего плохого в том, чтобы люди, которые хотят участвовать в жизни других и могут это сделать, помогали нуждающимся семьям и давали деньги именно на то, что нужно. Но вот вопрос: что, если эти средства, потраченные на отдых или на компьютер, кому-то значительно нужнее? Нужнее для того, кто на грани жизни и смерти?
Кроме того, при таких «некритичных» просьбах всегда задаешь себе вопрос: в какой момент пора остановиться?
Предположим, я прошу на хороший образовательный лагерь для ребенка. Деньги успешно собраны. Но через некоторое время встает следующая проблема, скажем, ребенку нужен хороший планшет для занятий в компьютерном кружке. Снова просить? Где та грань, за которой просьба о действительно важном и непосильном для родителей превращается в лукавство?
Марат Шахин, папа 7-летнего Ивана, педагог, 40 лет:
— Я иногда думаю, обязательно ли собираемые средства должны быть «целевыми». Понимая все резоны сбора именно на конкретику, все-таки приходит мысль:
так ли уж важно содержание просьбы, если ты доверяешь просящему, если считаешь семью порядочной, разумной?
Почему бы не дать возможность самим решить, на что актуально потратить именно сейчас? Ведь есть семьи, в которых не хватает средств не на что-то одно, конкретное, а просто хронически не хватает, семьи, где живут трудно. Может быть, эти деньги будут потрачены на детские книжки или на поход на концерт, или отложены на «черный день» — какая разница?
Андрей Дя, папа 9 детей, врач, 43 года:
— У нас был такой случай: в нашем храме регулярно устраивают молебен, посвященный созданию семьи, после одного из таких молебнов было принято решение собрать деньги одной из многодетных семей. Идея состояла в том, чтобы средства пошли на то, что семья самостоятельно в ближайшее время не осилила бы, на то, что сделает жизнь семьи лучше, комфортнее. Выбрали нас.
Благодаря этим деньгам мы смогли купить новый холодильник, а оставшуюся сумму хотели вернуть. Но разговор зашел о том, кто и как у нас моет посуду. В результате люди, которые нам помогали, подумали, что неплохо бы на оставшиеся деньги купить посудомоечную машину. Это не была наша просьба, просто все так устроилось. Я понимаю людей, которые просят и ни в коем случае не осуждаю их.
Даша Дя, мама 9 детей, 39 лет:
— У нас есть потребности, без которых нам невозможно жить. Например, машина. Она есть, но ей уже 13 лет, и она постепенно разваливается. И все-таки просить денег на машину мне совесть не позволяет.
Такая же ситуация с дачным домом: конечно, у нас нет возможности его ремонтировать, да мы и перестали в него помещаться все вместе. Но у меня и на это не поднимется рука просить.
Бывают и такие случаи, когда другой выход найти сложно. Так, у нас одежда и обувь переходит от одного ребенка к другому, но
однажды зимняя обувь развалилась сразу у троих детей. Вот в таких неожиданных ситуациях и приходится просить.
Или, например, у нас площадь квартиры маленькая, дети часто болеют – если заболевает один, заражаются и другие.
Одно дело купить антибиотики одному ребенку, совсем другое – всей семье.
В любом случае, я думаю, что сумма, которую просит человек, должна быть не баснословной.
Валентина Никулина, мама 8 детей, инженер-связист, 43 года:
— Прежде всего, не стыдно попросить на лечение. У меня трое детей инвалиды, и я точно знаю, что лечение бывает таким дорогущим, что с протянутой рукой по миру пойдешь.
Кроме того, очень актуален сбор средств на решение жилищного вопроса. Причем было бы здорово не просить собрать деньги на улучшение жилищных условий, а организовать что-то вроде «кассы взаимопомощи» — например, сегодня собирают на жилье нашей семье, а завтра, когда понадобится помощь, мы поможем. У многих других народов именно так и принято поступать, ведь вместе всегда легче.
Татьяна Кулакова, мама троих детей, 37 лет:
— Просьба может быть разной, но важно, чтобы человек действительно нуждающимся был. Это может быть что-то для быта, например, транспорт. В сельской местности он особенно актуален. Я думаю, что лучше просить на что-то разовое, например, образование должно быть регулярным, а будут ли давать деньги постоянно, неизвестно – как тогда семья будет выкручиваться?
Гаянэ Багдасарян, мама 4 детей, финансовый контроллер, 37 лет:
— Говорят «Просите – и вам будет дано». Если человек просит, значит, он нуждается. Так что если есть что дать и кому принять, почему бы и нет?
Сергей Озарин, отец 11 детей, системный администратор, 35 лет:
— Думаю, что просить вполне этично на то, что нужно семье. Со всех сторон твердят, что для многодетных все бесплатно или скидки огромны, но по факту оказывается, что все не так просто. Вот представьте: мама у нас в декрете, я работаю в церковной организации. Для того, чтобы поехать, например, на море, нужно около 300 тысяч – собрать такую сумму нереально.
Без поездки на море, конечно, можно и пережить. Для меня более важен вопрос образования. Поэтому вот другой пример:
мы отдали наших мальчиков на хоккей, однако оплата формы, самих занятий…в общем, через год стало ясно, что не потянем.
Попробовали другой кружок – спортивную борьбу. Но тренер говорит: «Мне на бесплатные занятия выделен только час, а чтобы был результат, нужно три часа в неделю».
Пожалуй, единственное место, куда мы реально можем ходить все вместе бесплатно – это зоопарк.
Так что для того, чтобы поднять детей, помощь бывает нужна не только в ситуациях экстремальных, но и обычных жизненных.
Валентина Никулина, мама 8 детей, инженер-связист, 43 года:
— Я не стала бы просить на отдых. И не потому, что это неважно. Просто мы стараемся изыскивать необходимые на поездку средства самостоятельно, тщательно планируем бюджет, понемногу откладываем весь год. Я считаю, что то, сколько у нас детей – это наше серьезное решение, поэтому просить о сборе денег в бытовых ситуациях, с которыми трудно, но возможно, справиться самим, неправильно. Это при том, что мы получаем пособие по инвалидности и не считаемся малоимущими, так что на летний отдых детей, на лагеря, мы ни копейки не получаем.
И все-таки если я знаю, что есть шанс потянуть расходы самим, то зачем я буду ныть и просить. Тоже самое касается и дополнительного образования детей. Все наши дети при деле – занимаются в художественной школе, спортом, но и с этим пока удается справиться самим: я стараюсь находить варианты скидок, или оплачиваю в рассрочку, договариваюсь. На самом деле, даже в коммерческих организациях стараются идти на встречу. Однако я далека от осуждения тех, кто просит на бытовые нужды, ведь жизненных ситуаций огромное множество – как, например, выжить с детьми при потере кормильца?
Вероника Малышева, мама 4 детей, медицинский работник, 39 лет:
— Я бы точно не просила на отдых. Сейчас ситуация в нашей семье такова, что мы можем позволить себе только съездить куда-нибудь на пару дней с палаткой. Несомненно, хотелось бы отправиться на несколько недель к морю и обидно, что это невозможно сейчас. Ну что ж! Ничего – подождем. Аргумент, который недавно был в социальных сетях, о том, что «если собирать деньги на отдых, то и на лечение меньше понадобится», несостоятелен. Отдых – дело приятное, но честно говоря, с болезнями и лечением он связан косвенно.
Татьяна Кулакова, мама троих детей, 37 лет:
— Просьба – это искушение и для самого просящего –
нужно почувствовать и осознать, когда ты реально не справляешься, а когда уже просто облегчаешь себе жизнь за счет других людей.
Поэтому, наверное, можно попросить на какой-то скромный отпуск. Весь вопрос в мере.
Гаянэ Багдасарян, мама 4 детей, финансовый контроллер, 37 лет:
— Все же я бы не стала просить на отдых. Если это не вопрос жизни и смерти, я буду стараться искать другие способы решить проблему. Например, если мне нужен ноутбук, я не стану выяснять, у кого попросить, лучше попробую найти вариант заработать на него. Тем более что прекрасно понимаю выбор, перед которым стоит дающий – у него есть некоторая сумма и именно ему придется решить, отдать ее на чей-то ноутбук или на лечение тяжелобольного.
Даша Дя, мама 9 детей, 39 лет:
— Я не стала бы просить на отдых. Это слишком большие суммы. Мы были на море единственный раз и то каким-то промыслом Божьим, потому что следующий год был очень тяжелым, и, видимо, нам нужно было тогда отдохнуть. Больше мы не ездили ни разу.
Марат Шахин, папа 7-летнего Ивана, педагог, 40 лет:
— Единоразовая просьба, скажем, на отдых, не решает проблему кардинально. Собрали деньги на одну поездку – это хорошо. Но ведь каникулы-то каждый год. А значит, проблема будет вставать снова и снова.
Приходилось ли вам просить деньги? Какие чувства испытывали в такой ситуации?
Валентина Никулина, мама 8 детей, инженер-связист, 43 года:
— У меня совсем недавно был случай, когда пришлось обратиться в волонтерскую организацию, правда, не за деньгами – нужно было посидеть с самыми младшими. Очень порадовало, что достаточно было кинуть клич и люди откликнулись.
Мне не стыдно попросить, если я не справляюсь, потому что я точно знаю, что честна – не надумываю ситуацию, не преувеличиваю и не драматизирую, обращаюсь за помощью тогда, когда исчерпала все свои возможности.
Это честно.
Вероника Малышева, мама 4 детей, медицинский работник, 39 лет:
— Я совсем не умею просить.
Наверное, это и гордость, и страх – не хочется, чтобы тебя обсуждали за спиной.
Да и как я попрошу, например, на отпуск на месяц за границей, зная, что есть и те, кто на неделю в ближайшее Подмосковье не может детей вывезти? И еще мне кажется, что если человек тебя знает, видит твою ситуацию и хочет помочь, то поможет без просьб. В нашей жизни так бывало.
Наталья, мама троих детей, воспитатель семейного детского сада, 25 лет:
— Когда обращалась за помощью к друзьям, чувствовала себя вполне нормально. А вот выкладывать просьбу на сайт…вряд ли я бы на это пошла. Во-первых, не любую ситуацию хочется открывать перед всеми, а во-вторых, есть страх осуждения.
В России вообще не сформирована культура просьбы. Считается, что попросить, значит, унизиться, расписаться в полной своей несостоятельности.
Более того, даже сами просящие порой презирают самих себя, считают и себя и других просящих чуть ли не маргиналами.
У нас принято обращаться за помощью к родственникам, и это понятно, но ведь если следовать православной традиции, то и прихожане одного храма, и вообще люди – это братья и сестры, а значит, просить не зазорно.
Даша Дя, мама 9 детей, 39 лет:
— Просить безумно, невозможно трудно, приходится перешагивать через себя.
Люди волей неволей смотрят на твою ситуацию со своей стороны и думают приблизительно так: «Если бы я получала столько, мне бы на все хватало, а они просто не умеют расходовать деньги».
Я и сама раньше так думала. Неприятно, когда тебя просчитывают и говорят, что вы живете не по средствам. Люди просто не были в такой ситуации.
Сергей Озарин, отец 11 детей, системный администратор, 35 лет:
— Один наш ребенок нездоров. Когда мы узнали об этом, испытывали только шок. Больше не было никаких чувств. Нам не пришлось просить о помощи, просто узнав о том, что случилось, даже не спрашивая нас, для нашего ребенка собрали деньги. Конечно, мы чувствовали огромную признательность и благодарность. Затем понадобилась реабилитация, требующая больших финансовых вливаний – в этой ситуации пришлось просить самому – сначала мучила мысль «кого волнует моя проблема?», я испытывал смущение, но знаете,
когда понимаешь, что твой ребенок может остаться в состоянии полной обездвиженности, уже не до того, чтобы копаться в собственных чувствах.
Гаянэ Багдасарян, мама 4 детей, финансовый контроллер, 37 лет:
— Я не попадала в ситуации, когда приходилось просить, чаще была на стороне дающего. С деньгами расставалась легко, помогала. Сейчас, когда уровень достатка снизился, перейти на сторону просящего мне довольно трудно. Все-таки для меня лучше работать, где угодно, затянуть пояса, чем просить. Единственное, если бы что-то действительно плохое случилось с близкими, конечно, я бы стучала во все двери.
Татьяна Кулакова, мама троих детей, 37 лет:
— Здесь и страх показаться неудачником, и гордыня, и другие чувства.
Сначала, когда друзья предлагали детские вещи, я и сама думала: «Как это они смеют мне предлагать поношенную одежду?! Они что же – думают, что я нищая?»
К третьему ребенку я расслабилась, все эти мысли ушли, и я стала понимать, что друзья правы – дети растут быстро и выбрасывать одежду глупо.
Андрей Дя, папа 9 детей, врач, 43 года:
— В нашей жизни была ситуация, когда сразу пятерым из наших детей понадобились очки. Приходится идти просить, и стесняешься, и все равно идешь, потому что надо. Когда деваться некуда, уже не на своих чувствах концентрируешься, а на том, что других вариантов нет.
Почему некоторые люди даже в критических ситуациях не могут попросить о помощи?
Сергей Озарин, отец 11 детей, системный администратор, 35 лет:
— Кто-то боится косых взглядов и неслучайно.
Например, есть родители на занятиях в детском спортивном кружке, которые презирают нас за то, что мы не можем отправить детей на спортивные сборы.
Бывает, что пугает бюрократизм – достаточно сложно получить бумаги с обоснованием для сбора средств, получается, что по знакомым и друзьям собрать проще.
Александра Чуповская, одна воспитывает сына, эколог, 35 лет:
— Просить не стыдно, просить страшно.
Страшно, что осудят, что обязательно найдется тот, кто злобно скажет: «Надо было думать раньше – зачем рожали, зачем разводились? Почему не предусмотрели?»
Хотя я думаю, что прежде, чем осуждать человека, надо пройти его путь. Кроме того, есть ситуации, в которых нельзя не попросить.
Если человек серьезно болен, не использовать абсолютно все возможности просто преступление! Тут уже уходят на второй план все аргументы «против», и страх, и стеснение, и обида.
Марат Шахин, папа 7-летнего Ивана, педагог, 40 лет:
— Когда речь идет о благополучии семьи, это не только об отношениях, атмосфере, любви. Это и о материальном благополучии тоже. И получается, когда просишь, приходится признать свою, пусть и частичную, неблагополучность. А это тревожно. И тяжело. Наверное, поэтому хочется как-то до последнего трепыхаться и не просить.
Примерно год назад я активно бегал по потолку, узнав, что близкому человеку поставили онкологический диагноз
Фото с сайта crosswalk.com
Точнее, бегать я начал примерно полтора года назад – два попадания в больницу, плохое самочувствие, нежелание идти к врачу и сдавать анализы. Я звонил друзьям, читал медицинские статьи в интернете, одолевал вопросами нескольких врачей, просил молитв, но при этом жил, как во сне.
Первый онколог предложил несколько курсов химеотерапии за полгода, второй, после еще одного обследования, операцию.
Для химии нужны били деньги и сиделка для ухода за близким человеком во время и после лечения, операция предполагала удаление совсем не бесполезного органа. В общем, я бы не хотел никого ставить в ситуацию такого выбора.
Самым страшным был момент принятия решения и ожидания результатов.
Вообще, в такой ситуации ты думаешь не о деньгах. У меня есть несколько знакомых и друзей, которые работают в благотворительных фондах, есть просто друзья, к которым можно было обратиться за помощью, но никто из них не мог бы ускорить или замедлить время.
К счастью, в интернете я прочитал, что это онкологическое заболевание отличается медленным течением с хорошим прогнозом. Это чудесные слова, которыми можно утешать других людей. С собой не получается.
С утра до вечера ты работаешь, живешь, иногда молишься, но при этом активно летаешь в районе потолка. Ситуация непростая, учитывая, что твоих «спортивных тараканов» не следует в больших количествах обрушивать на человека, которому и нужно делать выбор.
Ему тоже страшно, он не хочет быть беспомощной обузой, хочет знать, что его будут любить в любом состоянии и при этом за ним ухаживать. Еще он боится врачей и откладывает визит к ним в надежде, что «все само рассосется».
Кстати, отдельная благодарность врачам, говорившим со мной достаточно откровенно, не приукрашивая ситуации и не сгущая красок. Так гораздо легче принимать какие-то решения, чем после рассказов о том, что у близкого человека просто серьезная болезнь.
К моменту, когда было принято решение об операции, мой бег по потолку вступил в гиперактивную фазу. В «Фейсбуке» и по телефону я окончательно достал друзей своей паранойей и вопросами: «а вдруг врачи что-то скрывают, и все гораздо серьезнее», «как человек будет жить без органа», «а может уже пора собирать много-много денег для лечения заграницей»?
Потом была операция и постепенное возвращение надежды. Сперва ты видишь, как человек отходит от наркоза, делает первые шаги, возвращается домой. Потом ты понимаешь, что успешная операция – это только начало.
Нужно постоянно сдавать анализы, наблюдаться у врачей и корректировать лечение. При этом нужно помнить о том, что близкий человек, как и я сам, не очень любит очереди в поликлинике, сдачу анализов, консультации у врачей и ощущение собственной слабости.
Теперь я бегаю по потолку только по ночам и не каждый день. Вот хорошие результаты первого анализа, вот второго, вот близкий человек наконец-то занялся другими проблемами со здоровьем, вот он стал лучше ходить, вот в августе будет новая консультация.
По счастью, сейчас у меня уже прошла жесткая паранойя, я перестал все время подозревать, что врачи ошибаются, анализы в лаборатории теряются, а близкого человека и меня вместе с ним обманывают.
Я не могу сказать, что эта история со счастливым концом. Она еще продолжается. Я не могу давать советов людям, попавшим в похожую ситуацию, кроме, пожалуй, четырех.
1. Деньги – не самая главная проблема. Сто долларов или сто тысяч долларов –это очень важно, но гораздо важнее понять, что вокруг тебя живут другие люди, что существуют хорошие больницы и хорошие врачи. В такой ситуации важнее такое странное слово как «удача». Вот ее надо «приманивать» любыми средствами – хорошим настроем, молитвой, даже осознанием собственной слабости. Разумеется, я не могу сказать, почему нам попались хорошие врачи и хорошая больница. Не могу дать рецептов по ее поиску. Можно прочитать отзывы в интернете, спросить врачей, друзей, знакомых, но это все равно не стопроцентная гарантия.
2. Важно помнить, что врачи – тоже люди. Они устают, ошибаются, совершают подвиги, не любят, когда от них ждут чуда. Среди них тоже встречаются гады (мне почти не попадались), поэтому важно узнать второе, а иногда и третье мнение независимого специалиста.
3. Рак – очень, очень, очень серьезный диагноз. Многие люди умирают от него, но типов рака много, и врачи спасают очень многих больных даже с большими опухолями.
4. Ну и последнее. Ходите к врачу, делайте обследования, сдавайте анализы, и делайте это как можно раньше. Не доводите ситуацию до катастрофической. Сходите в поликлинику до попадания в больницу. Поверьте, там еще есть хорошие врачи. И боритесь за себя и своих близких.
Компания WOG давно приняла решение разделить с клиентами социальную ответственность для той части населения, которой сложно защитить себя.
В течении 11 лет благотворительной деятельности WOG перечислила на лечение маленьких пациентов больше 5 млн. грн., благодаря своим клиентам.
Компания WOG благодарна своим клиентам за то, что в нашем стремительном настоящем они находят в себе силы и желание помочь тем, кто в этом нуждается.
WOG, конечно, и в дальнейшем будем всячески этому способствовать. В частности, сейчас идет уже 12-я по счету всеукраинская акция «Дорога к сердцу», целью которой является сбор средств на приобретение новейшего медицинского оборудования для Центра детской кардиологии и кардиохирургии в Киеве и Первомайской больницы.
Уже собрано более 1 млн. грн. «Если раньше мы помогали конкретным людям, то сейчас наша помощь может достичь 10-20 тыс. человек только за первые 5 лет. Все, что нам необходимо сделать – предоставить средства, которыми делятся потребители на покупку оборудования.
Отмечу, что наши клиенты активно включаются в проект и делают добро, «голосуя» гривной за здоровье детей. Поэтому эта почетная награда принадлежит именно нашим клиентам, которыми мы очень гордимся», – говорит директор по маркетингу WOG Виталий Ткаченко.
Благотворительная акция «Дорога к сердцу» продолжается, поэтому не пренебрегайте возможностью помочь больным детским сердечкам.
Шесть лет назад я начал работать с отдельными лицами, семьями, фондов и предприятий – помогая им разрабатывать, осуществлять и оценивать способы сделать филантропию более значимыми для них самих и их общин.
На протяжении всего этого процесса, я узнал, что работает лучше. Я хотел бы поделиться пять ключевых уроков:
Давать может принести пользу донора, а также получателя. Большинство из нас думают о филантропии с точки зрения альтруизма – практика бескорыстного забота о благополучии других. Хотя альтруизм является желательным признаком, есть реальные выгоды для донора в предоставлении.
Работая вместе вокруг общих ценностей, семьи могут стать сильными и здоровыми. Они могут поощрять участие подрастающих поколений в качестве равноправных партнеров в процессе принятия решений.
Компании, занятые в общественной благотворительной деятельности см улучшение сотрудников набора, участия и производительности, а также повышение лояльности клиентов и повышенную социальную лицензию на эксплуатацию. Стратегическая филантропия также повышает рентабельность.
Предоставление и добровольчества принести здоровье и долголетие. Люди, которые по значению занимаются ремонтом мира живут дольше, более здоровой и счастливой жизнью.
филантропия “сверху вниз” ограничен значением и не является устойчивым. Семьи и компании в равной степени имеют заинтересованные стороны. Привлечение их имеет мощные преимущества.
В семьях, каждое поколение имеет свой собственный интерес к ценностям и влияния филантропии. Подрастающих поколений смотреть на эту деятельность через линзу, которая может сильно отличаться от объектива поколения в плане создания богатства. В результате, у них есть много, чтобы предложить.
В бизнесе, заинтересованные лица включают в себя сотрудников, акционеров, клиентов, поставщиков, регуляторов, кредиторов и руководителей. Каждый из них предлагает ценную перспективу о том, как хорошо корпоративное гражданство может улучшить свой бизнес.
“Арахисовое масло” подход оказывает меньшее воздействие. Многие благотворители распространяли свою благотворительность тонким слоем на большой площади. Углубляясь и сосредоточение внимания на ограниченном числе тщательно отобранных причин является гораздо более привлекательным для заинтересованных сторон и с большей вероятностью достижения значимого результата.
Сдавать после смерти меньше удовлетворения, чем пожертвования в течение жизни. Во время жизни, все мы хотим, чтобы сохранить достаточно ресурсов, чтобы заботиться о себе и своих близких. Тем не менее, многие из нас могут легко достичь этой цели и по-прежнему участвовать в какой-то филантропии. Финансовый консультант может помочь людям предсказать, что им придется жить безопасно и обеспечивать их наследников. Используя остаток, чтобы дать обеспечивает обучение, рост и выполнение, пока они еще живы.
Эффективная благотворительность больше, чем писать чек. Как стать эффективным филантроп (а не просто щедрым донором) означает, что планирует оптимизировать эффективность предоставления. Одни и те же ресурсы и строгость, которые были использованы, чтобы заработать деньги, в первую очередь должны быть применены к филантропических усилий для распространения эти деньги: исследования, анализ, стратегии и организованной реализации.
Еще в 2010 году я писал: “Филантропия как любовь. Чем больше вы сделаете это краеугольным камнем вашей жизни, тем больше вы будете находить радость, смысл и удовлетворение в жизни »Эти слова прозвучали так, то -. И шесть лет спустя, кольцо еще больше.
8 октября 2016 года в 14-00 в музыкальной гостиной николаевского областного художественного музея имени В.В. Верещагина (ул. Большая Морская, 47) состоится благотворительный аукцион картин «Увидеть мир» в помощь детям, страдающим заболеваниями зрения.
Среди нас есть масса детей, которые слабо видят или не видят совсем. И мы чаще всего их тоже не видим, потому что нас это вроде бы и не касается. Но на самом деле эта беда пришла в каждую десятую семью. И эта цифра растет с каждым годом, и страховки от этого не существует ни для кого.
Детство – это пора познания себя и окружающего мира, пора игр и мечтаний. Но как о чём-то мечтать, если ты этого не сможешь увидеть?
Руководитель благотворительного фонда «Содействие детям» Елена Легкая рассказывает: «В детстве я потеряла 85% зрения. Были лихие 90-е и в нашем поселке даже не было детского окулиста. Я не видела, что написано на школьной доске, я не здоровалась со знакомыми при встрече, потому что их не узнавала. Весь мир состоял из цветных пятен. Я щурилась, носила очки с толстыми стеклами и очень переживала из-за этого. Врачи предупреждали, что сложный грипп или тяжелая операция может лишить меня зрения навсегда. Когда на втором курсе университета мне сделали операцию, я смогла увидеть окружающий меня мир. Восторг переполнял меня. Оказывается деревья такие красивые, когда видишь листья. Меня больше не считали невоспитанной, потому что я начала здороваться с людьми. Я превратилась совсем в другого человека. Даже преподаватели не всегда узнавали меня. Если бы у меня была возможность пройти аппаратное лечение сразу, мое зрение так бы не ухудшилось и у меня было бы совсем иное детство».
Аукцион Увидеть мир проводится благотворительным фондом «Содействие детям» с целью сбора средств на модернизацию кабинета физиотерапии в детском отделении Николаевской областной офтальмологической больницы. Нынешнее оборудование сильно изношено, ему больше 40 лет. Так же не хватает современных аппаратов, которые очень важны в лечении детей. Хочется сделать акцент на том, что лечение в этом кабинете будет АБСОЛЮТНО БЕСПЛАТНЫМ и соответственно доступным для детей из семей с разными финансовыми возможностями. Ведь некоторое необходимое оборудование сейчас находится только в платных клиниках, а с новым оборудованием десяткам и сотням детей Николаева смогут спасти зрение.
Стоимость требуемого оборудования составляет 350 тысяч гривен.
Художники, вы ощущаете этот мир так ярко и многогранно, помогите просто увидеть его хотя бы одному ребёнку и это уже будет чудо, которое сделаете для него лично Вы. На сегодняшний день уже подарены картины такими известными художникам, как Инна Мяло, Валентин Меркулов, Ирина Чайка, Елена Тернова, Ирина Кветка, Инна Савенко, Жанна Величко, Егор Дулин, Мария Иванюта.
Фонд принимает картины в дар. Работы принимаются в любой будний день с 9-00 до 14-00 по адресу: г. Николаев, ул. Озерная (Красных Маевщиков) 9, каб. 9. Можете так же звонить по телефонам 097-299-06-02 (Елена) и 063-130-05-06 (Татьяна) или присылайте фотографии работ на электронный адрес [email protected]
Дорогие художники, очень ждем ваши работы для благого дела!
Эксперты о корпоративном волонтерстве: опыт фонда «Виктория»
Ирина Швец, Директор ГБУ «Мосволонтер», экс-руководитель программы «Добровольцы» Фонда «Виктория»
Как все начиналось?
Благотворительный детский фонд «Виктория» был создан в ноябре 2004 года по инициативе Николая Цветкова, Председателя Совета директоров ОАО «Финансовая корпорация «УРАЛСИБ» с целью качественного улучшения жизни детей, находящихся в трудной жизненной ситуации, в первую очередь, детей-сирот и детей, оставшимся без попечения родителей.
Одна из программ Фонда под названием «Добровольцы» состояла из трех проектов: «Корпоративное добровольчество», «Молодежное добровольчество» и «Системное добровольчество». Я была разработчиком и руководителем этой программы. Нам помогали эксперты по добровольчеству Галина Бодренкова и Елена Захарова, Олег Решетников, Сергей Тетерский, Николай Слабжанин. Нашей командой был изучен Международный и Российский опыт добровольческой деятельности.
Учредитель нашего Фонда поставил задачу разработать и внедрить долгосрочную модель помощи детям-сиротам, предоставляя возможность каждому сотруднику «Финансовой корпорации «УРАЛСИБ», неравнодушному к судьбе детей-сирот, реализовать себя в качестве волонтера (добровольного помощника) и лично принять участие в помощи детям.
Финансовая компания «УРАЛСИБ» присутствовала в 40 регионах РФ. Первый пилотный проект программы «Корпоративное добровольчество» мы реализовывали в трех регионах: Нижегородской, Смоленской областях и Краснодарском крае. Модель взаимодействия строилась на основе государственно-частного партнерства.
Регионы и детские дома тщательно отбирались. Во-первых, мы взяли регионы из разных федеральных округов, чтобы отработать модели функционирования программы в разных социально-политических и экономических условиях. Во-вторых, нам была важна поддержка администрации регионов, руководства филиалов Банка «УРАЛСИБ» и наличие сильной некоммерческой организации и, конечно, желание всех участников внести личный вклад в развитие добровольческого движения.
Одна из ключевых задач программы корпоративного добровольчества, помимо помощи прямому благополучателю, состояла в описании организационной модели. В рамках нашей корпоративной культуры был разработан образ добровольца – «Человека доброй воли». Мы очень четко прописывали качества этого образа. Был разработан образовательный модуль по всем направлениям, при помощи которого мы проживали этот образ и приходили к осознанному участию в добровольческой деятельности.
Чтобы запустить полноценную работу в пилотных регионах, нам потребовались 18 месяцев. Четкая проработка проекта на старте позволила добиться запланированных результатов. В итоге этот проект получил высокую внешнюю экспертную оценку и был тиражирован еще в 12 регионах.
Подготовительная работа
Существует мнение, что если сотрудники той или иной компании в свои выходные занимаются добровольчеством, то это и есть корпоративное добровольчество. Мы считаем это мнение не совсем корректным. Для нашего фонда и для ФК «УРАЛСИБ» корпоративное добровольчество – это когда компания ресурсно поддерживает своего сотрудника. Корпоративное волонтерство было вписано в стратегию развития компании, а это ключевой фактор успеха. Под это выделялись ресурсы, проводились мероприятия. Это было полноценное направление в структуре бизнес-компании.
Когда мы начинали, КВ было исключительно идеей учредителя. Никто другой из руководителей не понимал, зачем это нужно. Была проделана большая подготовительная работа только для того, чтобы вовлечь огромное количество топ-менеджеров. Я ездила на встречи с презентациями, рассказывала, что такая деятельность позволяет выстраивать взаимодействие с сообществом на взаимовыгодных условиях, формирует позитивное общественное мнение о бизнесе и является малобюджетной рекламой в сообществе. Говорила, что это очень важно при формировании и укреплении корпоративного духа, что такая деятельность позволит развивать горизонтальные связи в компании, удерживать лучшие кадры.
Надо пониматъ, что у всех топ-менеджеров в компаниях есть образовательные модули. Туда мы включили и наши программы, чтобы рассказать, какая польза для компании, для сотрудников, и что именно нужно сделать, для запуска проекта.
Для нас было важно, чтобы добровольчество рассматривалось компанией как услуга по отношению к сотрудникам. Это был ключевой момент.
Прежде чем начинать совместную деятельность, направленную на помощь детям-сиротам, в бизнес–компаниях мы провели исследование целью которого было определить потребности и готовность к корпоративному добровольчеству и выявить потенциал сотрудников для участия в добровольческой деятельности. Очень важно было понять на старте основные факторы внутри компаний, влияющих на развитие добровольчества и выработать рекомендации для запуска системных программ в компаниях.
Опрос проводился через единую электронную систему. Было важно понять, хочет ли сотрудник участвовать в добровольческой деятельности. Если хочет, то какие у него мотивы, запросы. Исследование разделяли между топ-менеджерами и рядовыми сотрудникам. Результаты были потрясающими. Исследование также позволило нам определить ключевую группу благополучателей. Практически 80% хотели помогать детям-сиротам. В результате исследования мы выяснили желания добровольцев, уровень осознанности и возможности компании.
Работа изначально предполагалась многосторонняя. В нее планировалось вовлечь большое количество участников — фонд «Виктория», ФК «УРАЛСИБ», детские учреждения, местные органы государственной власти, СМИ, местные НКО. На наш взгляд, без участия всех сторон невозможно сделать качественный системный и долгосрочный проект. Приезжая в регион, мы проводили круглые столы, собирали всех участников, рассказывали о нашей модели, о том, как мы предлагаем выстроить наше взаимодействие.
Важным партнером были СМИ. Даже в 2010 году СМИ мало говорили о теме сиротства, а если и говорили, то очень некорректные вещи. Нам было важно получить их как союзников и обучить, как говорить на эту тему правильно, чтобы не навредить.
В отношении учреждений в той или иной степени был задействован административный ресурс. Но нам было позволено выбирать детские учреждения. Например, были случаи, когда я приезжала, а директор мне говорил: «Вот, ваши волонтеры сейчас всех детей разберут. А нам что делать, закрываться что ли?» В таком учреждении мы не работали.
Главная идея
Добровольческая помощь может быть системной и эффективной лишь в том случае, когда при ее планировании учитываются реальные потребности детских учреждений и их воспитанников. Поэтому было принято решение о создании «базы потребностей» ребят из детских учреждений. Мы собрали более 8000 индивидуальных и коллективных просьб. Все поступившие в ходе анкетирования запросы были проанализированы, систематизированы, проранжированы по степени актуальности. В ходе исследования было выявлено, что основные индивидуальные потребности детей подразумевают помощь со стороны наставников-добровольцев в учебе, спорте, при занятиях творчеством, совместном проведении свободного времени и др. Основные потребности детских учреждений состояли в проведении тематических занятий, праздников, экскурсий и походов, ремонте и обустройстве помещений, профориентации воспитанников.
Результатом нашей подготовительной работы стала «карта наложения» потребностей и возможностей. База потребностей размещалась в бизнес-компаниях. В результате сотрудники понимали, что детский дом — это не безликие дети, а абсолютно конкретные Петя, Вася, Маша, Катя, и у них есть ясно обозначенные потребности. Учитывая вышеперечисленные нужды детей и детских учреждений, мы разработали комплексные программы мероприятий, направленные на духовно-нравственное развитие, формирование навыков здорового образа жизни и профилактику вредных привычек, профориентацию и развитие творческих способностей детей.
Например, кому-то из детей была нужна помощь в учебе, кому-то хозяйственно-бытовые навыки, кто-то хотел научиться печь пироги, кто-то вышивать, кто-то заниматься спортом. Под это все создали вакансии. Например, ребенок говорил, что очень хочет научиться играть на гитаре, и эта потребность «висела» в базе, и мы искали сотрудника компании, готового помочь.
Отдельно мы определяли базу потребностей самих учреждений. Например, входя в детское учреждение, мы видели, что там нужен капитальный ремонт, не хватает финансирования на проведение дополнительных экскурсий и т.д. Их интересы тоже было важно удовлетворить.
Работа с НКО. Система операторов.
Разумеется, добровольческая деятельность не являлась профильной для «УРАЛСИБА», поэтому на местах в качестве связующего звена между бизнесом и благополучателем выступали местные НКО — операторы, которых Фонд выбирал на конкурсной основе. Нам был важен уровень этой организации, профессиональные качества сотрудников, которые там были, программы, которые они реализовывали. Важно было и то, как их поддерживает государство, какая у них репутация.
Мы заключали договор, и давали четкое техническое задание по шагам. Мне было важно, чтобы всё везде было системно. При этом все три региональные программы отличались друг от друга, везде были свои «изюминки».
Волонтеры предоставлялись местными филиалами компании «УРАЛСИБ». В итоге в нашем проекте принимали участие 12 бизнес-компаний – все из финансовой корпорации «УРАЛСИБ». Оператор выявлял фронт работ для добровольцев (база возможностей, вакансии для добровольцев), привлекал потенциальных участников мероприятий, организовывал добровольческие мероприятия, продвигал добровольчество с помощью СМИ как ценность и важнейший ресурс современного общества.
Роль фонда «Виктория» была в разработке модели, во внедрении ее, в создании социальной инновации. Наши операторы на местах не работали сами по себе. Мы мониторили их работу, проверяли аналитические отчеты. Не просто: мероприятие прошло и все счастливы. Такие отчеты нас не устраивали.
Кстати, изданные тогда методические пособия для регионов, до сих пор имеют ценность.
Важной задачей НКО было проведение исследований в детских учреждениях, сбор базы потребностей. Это огромная, колоссальная работа. НКО также формировали информационное поле в регионе. Знакомили с программой и отчетами местные власти, СМИ.
НКО передавали базу потребностей и вакансий в компании, а менеджеры должны были разместить, оповестить и найти подходящих людей. Таким образом НКО привлекали добровольцев, готовили их, мотивировали, организовывали их труд, поощряли, сопровождали. НКО анкетировали и собеседовали сотрудников. Находили оптимальное для них дело.
НКО предлагали конкретные программы, согласовывали их с нами и детскими учреждениями, чтобы вписаться в их программу, проговаривали ресурсную базу с органами власти.
В каждом сиротском учреждении был определен ответственный сотрудник — куратор. А рядом с ним стоял сотрудник НКО, который курировал эту программу и осуществлял связь между учреждением и бизнесом. Кураторов обучали мы. В противном случае мы могли как угодно организовать наши группы, но нам были бы не рады в детском учреждении. Образовательные блоки были рассчитаны на кураторов и сотрудников детского учреждения и детей.
Оказалось, что благодаря нашей программе по работе с детьми мы повысили уровень компетенций НКО. Мы обучили их бизнес-подходу, научили говорить на понятном для бизнеса языке, просчитывать результаты, шаги, ресурсы, которые в это вкладываются. Чтобы быть в отношении бизнеса партнерами, а не просителями. Это важный момент взаимодействия, когда за стол переговоров садится сильная власть, сильный бизнес, детские учреждения, СМИ и профессиональные некоммерческие организации. Все организации, с которыми мы сотрудничали, сейчас успешно работают в своих регионах. Наши программы продолжаются.
За время реализации проекта удалось добиться, чтобы в каждом филиале УРАЛСИБа был свой бюджет на благотворительность, координатор и необходимые ресурсы для реализации. К тому же, мы научили НКО получать гранты.
Программа корпоративного волонтерства
Ключевой момент в наших программах – это осознанное добровольчество, осознанное участие. Принуждение разрушает основу добровольчества.
Программа состояла из пяти направлений: привлечения, подготовки, мотивации, поощрения и сопровождения. Под все эти блоки были расписаны инструментарий, мероприятия и учебные курсы.
Во всех наших курсах (неважно на кого они были ориентированы) был базовый элемент – знакомство с благополучателем, то есть, с ребенком сиротой. Когда мы обучили сотрудников, как нужно качественно и партнерски взаимодействовать с ребенком, мы почувствовали разницу. Очень важно изучить основы, чтобы не навредить ни себе, ни ребенку. Был разработан специальный инструктаж.
На старте мы проводили интересный тренинг. Деловая игра «5 ключей корпоративного добровольчества». Сами сотрудники разрабатывали инструментарий своей работы по всем направлениям. Были задействованы общие журналы, рассылки и т.д.
На старте программ волонтерская деятельность проводилась в выходные дни. Но когда все начало работать, и руководители увидели плюсы для своих компаний, почувствовали выгоды, то выделили для волонтеров и рабочие дни. Мы видели, как благодаря этой программе менялся микроклимат внутри компании. Участие топ-менеджеров в мероприятиях спустя какое-то время стало естественным.
В региональных филиалах компании «УРАЛСИБ» висели четкие планы волонтерской работы на месяц, квартал, год. База вакансий всегда была актуальной.
Конечно, в итоге в программе участвовали далеко не все, не болен 5%. Главный для нас вопрос – это грамотное выстраивание процесса, мотивирование. Надо признать, что вся система корпоративного волонтерства — это дополнительная нагрузка для компании и сотрудников. Общее собрание и знакомство, информационные рассылки, несколько учебных мероприятий, первичное собеседование, потом работа с детьми и т.д. Но для нас важно было сделать добровольчество престижным и привлекательным. Когда наша система заработала, то быть причастным к этой истории стало модным. В компаниях создавались волонтерские клубы, где выстраивались дружеские отношения, где была возможность неформально пообщаться вне работы.
Начинающим волонтерам мы предлагали побыть наблюдателями, приехать на мероприятие, но не принимать в нем активного участия. Так они лучше встраивались в работу.
Важно сказать о благодарности. Безусловно, добровольческая деятельность не должна оплачиваться, но, на наш взгляд, очень важно говорить «спасибо» и поддерживать обратную связь. Координатор сам определял, как именно сказать волонтеру «спасибо», но и корпорация поощряла своих волонтеров. На всех крупных мероприятиях у нас был добровольческий круг, где мы представляли лучших волонтеров и награждали их. Все это поддерживалось в компании на очень высоком уровне.
Добровольчество по-своему полезно для сотрудников. Это развитие определенных компетенций, которые трудно приобрести, даже получая какое-то образование. Плюс сотрудники бизнес-компаний – это узкая специализация. А участие в добровольческой деятельности – это развитие компетенций прежде всего в социальной сфере. Общение позволяет выстроить горизонтальные связи между сотрудниками.
Для компании важно и ее позиционирование как социально ответственной. Это и лояльность местной администрации и жителей территорий-потенциальных клиентов компаний.
Безусловно вся система выстраивалась ради одной ключевой цели — помочь ребенку! Все ребята, которые принимали участие в нашем проекте сами становились добровольцами. Это была ключевая идея инклюзивной модели. Нами была разработана такая технология: в каждом учреждении была создана добровольческая команда, куда входили: ребенок, успешный школьник, студент, сотрудник бизнес-компании. Таким образом, ребенок мог видеть всю цепочку роста от успешного школьника до успешного бизнесмена. Дети в рамках группы разрабатывали свой благотворительный проект. Либо он был направлен на своих младших братьев и сестер, либо на какую-либо область, которую они сами для себя определяли. Обучали этих ребят таким образом, чтобы наравне со всеми они могли говорить, принимать решения, защищать проекты. Благодаря этой программе мы снимали диагнозы многим детям. Они, перешагнув этот барьер, очень стремительно росли и развивались.
На мой взгляд такие программы очень нужны не только детям, но и взрослым. Они помогают понять и почувствовать, что помогать другим приятно и совсем несложно. Подчас все, что от нас требуется – это частичка внутреннего тепла, немного свободного времени и желание помогать. Начавшаяся дружба взрослых из ФК «УРАСЛИБ» и детей из подшефных детских домов продолжается и по сегодняшний день, и у наших коллег еще много возможностей сделать жизнь ярче, разнообразнее и осмысленней. И для себя, и для тех, кто только начинает жить.
Текст подготовлен Анастасией Антоновой, Юлией Матвеевой и Юрием Белановским
Лариса Аврорина, один из ведущих грант-менеджеров страны говорит о внутреннем устройстве грантовой сферы в России
Лариса Аврорина, руководитель программы развития фондов местных сообществ CAF Россия
«Это очень мощная площадка, ведущий, как я считаю, регион в стране, где отлично развита грантовая культура, проектная культура, включающая в себя все – и оценку, и обучение», – так говорит Лариса Аврорина, руководитель программы развития фондов местных сообществ CAF Россия. Поэтому мы начинаем разговор об «анатомии русского гранта» с региональных грантозаявителей.
Это как зажечь свечу
Работа переговорной площадки «Благотворительность: действующие механизмы и перспективы развития». Фото: new.vk.com
— Как сейчас развиваются некоммерческие организации в регионах, и насколько они стали лучше подготовлены как грантозаявители?
— У них появилась возможность получать гранты, но нужно знать правила и уметь ими пользоваться.
А теперь вопрос: а кто их учит?
Несколько лет тому назад, в том числе при поддержке международных организаций, было много тренинговых программ. Создавались ресурсные центры, которые учили организации «получать гранты», но потом количество обучающих программ резко сократилось.
У нас же появились большие грантовые программы, президентский грант. Появились операторы президентских грантов, профессиональные организаторы конкурсов, крупные и сильные.
Но нужно учить. Потому что часто гранты воспринимаются как просто финансовая помощь. Потекла крыша – идут в муниципалитет, там говорят, что денег нет. Тогда НКО узнает о грантовых конкурсах – и пишет туда. Для региональных маленьких структур это часто просто финансовый источник, а это ошибка.
– А в чем смысл гранта? Даются некие деньги на новый проект, но грант не предусматривает постоянного финансирование, и получается, что никто не гарантирует проекту жизни «после гранта».
– Это всегда для организаций шанс и возможность. Если это первый грант, то это такой старт-ап, у НКО появился шанс получить ресурсы и дальше от них самих зависит, смогут ли они правильно их использовать, или видят себя в короткой перспективе. Но — я вижу источник проблемы в грантах на короткий срок.
Поэтому в программе развития фондов местных сообществ мы используем многоуровневую систему. Участниками могут быть как начинающие, так и достаточно опытные организации. Для сильных мы все время поднимаем планку, поддерживаем профессиональное и институциональное развитие, чтобы НКО вышла на самодостаточный уровень развития, приобрела устойчивость. У нас есть номинация «старт-ап», когда мы даем грант тем, кто только-только начинает, и тогда мы дальше можем увидеть, вот этот старт-ап вырастет или не вырастет. По итогам отчетного периода мы анализируем результат. Если мы видим, что НКО начинает развиваться, расти, у нас есть номинация – «девелопмент», развитие. Такой грант позволяет организации выйти на новый уровень, освоить новые фандрайзинговые технологии, реализовать в сообществе новые программы. И наконец, у нас есть уже очень высокий уровень номинаций – «альянс». Их получают сильные фонды местных сообществ, которые сами стали обучающими площадками, такими центрами развития. Так мы структурировали программу за 12 лет.
А бесконечно поддерживать организацию, – это неправильно. Нужен профессиональный рост. Как только эти маленькие организации становятся нужными для своей целевой группы, они превращаются в профи, которые уже могут привлекать деньги, – региональные, муниципальные . Они могут стать партнерами для муниципалитета, например, в решении социальных задач.
– Часто просят гранты на проведение фестивалей. Порой это смущает – опять же это разовое мероприятие. Но фонды-грантодатели считают, что подобные события развивают регионы. Как вам кажется, правильно ли давать гранты на такие события?
– Я тоже не очень люблю, когда поддерживают какой-то абстрактный праздник, чествование. Например, часто любят ссылаться, что ветеранам на 9 мая или заслуженным работникам нужно устроить чаепитие. Мне кажется, на это можно не брать государственные деньги. Это можно организовать более человеческим и ресурсосберегающим способом. Но вот когда делаются фестивали, тут нужно смотреть: может из этого вырасти что-то или нет.
У нас есть пример – село Сорокино в Тюменской области, там создан фонд местного сообщества. Они сделали фестиваль. Пригласили на него бывших своих жителей, диаспору.
Тех, кто когда-то уехал отсюда – и остались родственники, отчий дом, бабушка, дедушка, кто-то приезжает на лето… И вы знаете, все это удалось. Приехали люди, и увидели, что они могут не просто бока пролеживать у бабушки на завалинке и загорать в огороде, а тут еще какая-то жизнь развивается, продолжается, они втянулись в это дело, и стали помогать, участвовать в проектах. Поняли, что и здесь все может как-то развиваться, шевелиться, и это будет интересно.
Для меня это хорошая иллюстрация благотворительности на селе – потому что часто меня спрашивают: ну какая там благотворительность, у нас все бедные. Но вот такой фестиваль привлекает дополнительные инвестиции в территорию. Когда мы видим, что заявители хотят привлечь людей, хотят чтобы это было интересно, завораживало, включало их в новые процессы и способствовало развитию– вот такие фестивали стоит поддерживать.
Такие инициативы мы тоже поддерживаем. Половина наших фондов местных сообществ – сельские фонды в удаленных, неиндустриальных территориях. Там нет никаких больших денег, нет большого бизнеса. Но запрос на движение и развитие оттуда пошел. Потому что люди тоже хотят, чтобы у них было, как в большом городе, были события, чтобы было интересно, чтобы они могли в этом участвовать. А праздников у них маловато, так что местное сообщество используют праздники как фандрайзинговые мероприятия. Такие события объединяют и аккумулируют ресурсы, и это начинает работать на сообщество. Это как зажечь свечу.
– Какую часть бюджета НКО должен составлять грант? Это основное финансирование или, скорее, некий бантик, дополнительный бонус?
– Это зависит от программы, которую планирует донор-грантодатель. Можно, скажем, сказать: ребята, сто процентов наши, сто процентов ваши. И при этом задача будет поставлена так, что организации не смогут в этом участвовать, – потому что у них запросили большое софинансирование. Это всегда искусство планирования грантовой программы. Надо оценивать возможности той целевой группы, которую вы приглашаете к участию. Например, грантодатель объявляет, что хочет, чтобы решилась такая-то социальная проблема, и он может дать грант такого-то размера, не больше. Но способны ли наши участники конкурса, наши потенциальные грантополучатели, привлечь остальное финансирование? Надо все просчитывать.
С другой стороны, есть примеры, когда организации участвуют в грантовых конкурсах за счет привлеченных местных ресурсов, которые представляет фонд местного сообщества. И они будут биться за пять, за десять тысяч рублей. Потому что они уже ведутработу, и им просто на не хватает денег, и тогда она пишут заявку – ребята, мы вот делаем это и это, и будет хорошо и замечательно, если вы нам поможете вот этот кусочек закрыть финансово. Плюс – для них это еще и уважение в сообществе как к победителям в конкурсе.
– То есть это бантик в данном случае?
– Нет, это не бантик. Бантик – это когда мы, например, говорим про пиар, обещаем, что звезд пригласим. На бантик вообще донор, особенно за счет местных ресурсов, денег не дает. Обычно же у фонда есть уже продуманный проект, с выстроенной логикой.
– А может быть наоборот – у организации мало денег, а грант они хотят получить большой?
– Может. Понимаете, всегда должно быть софинансирование, потому что это стимул для организации – прежде всего в том, чтобы они могли просчитать собственные возможности и ресурсы. «Мы понимаем, мы умеем, мы знаем, но у нас нет денег». И вдруг появляется возможность привлечь существенные деньги, которые помогут решать эту проблему.
Но надо помнить, что если сама организация маленькая, то она не сможет освоить большие деньги. Ведь это же колоссальная отчетность, ответственность, это умение планировать. Два миллиона рублей, скажем, – что это такое для маленькой организации? Это значит, что они должны найти партнеров, они должны выстроить весь финансовый, весь программный менеджмент. Они должны точно позиционировать программу, и так далее.
Поэтому я считаю, что маленьким организациям неправильно давать большие гранты. Это будет неэффективно. Поэтому, когда мы выращиваем организацию, мы ей даем сначала грант-старт-ап. Скажем, это могло быть три, пять тысяч долларов. То есть примерно триста тысяч, на восемь-десять месяцев.
– В чем интерес грантодателя? Это абстрактное доброе дело, филантропия, или все же есть определенная цель?
– Прежде всего, это достижение результатов. Грантовый конкурс –возможность быстрого реагирования на проблему. Организации могут быстро подключиться к ее решению. Поэтому это такой ларец, в котором есть ресурсы.
– Цель государства понятна – благодаря развитию таких организаций и сообществ решаются социальные проблемы, допустим, региона. А с точки зрения фонда-грантодателя? Он же тратит свои деньги.
– У нас есть разного типа фонды. Допустим, частный фонд определяет для себя ту сферу, которую он бы хотел поддержать. Для многих это репутация. Фактически, действительно чистая филантропия. Сам фонд ничего не получает от этой деятельности – он отдает. Частный фонд – допустим, как Фонд Тимченко, – это компания, управляющая благотворительными ресурсами, которая определяет новые сферы их применения, анализирует и решает, что важно. Скажем, фонд Тимченко первый начал поддерживать пожилых. Да, занимается, конечно, государство. Но не как перспективной категорией.
Или корпоративные фонды. Но они чаще работают на территориях присутствия бизнеса. Такие фонды тоже дают гранты. РусАл, Норникель, Северсталь, Объединенная металлургическая компания, – корпорации создают фонд как управляющую организацию своими благотворительными программами.
– Как правильно оценивать результаты? По каким критериям в отчете можно понять, что это настоящий результат, не бумажный?
– Есть набор инструментов, которые позволяют донору, грантодателю, отслеживать результат. Это прежде всего постоянный мониторинг и системы отчетности, финансовой и программной. И оценочные инструменты. Система оценки изменений, оценки достижения результатов, оценки устойчивости, и так далее. Но независимая оценка стоит довольно дорого. Поэтому чаще грантодатели опираются на представленные документы. Мы можем говорить, были ли деньги потрачены в соответствии с бюджетом или, допустим, были нарушения.
У нас, скажем, очень строгие требования к соблюдению структуры бюджета. Если, например, у организации в каком-то месте не хватило денег, и они просят со статьи на статью перевести, мы всегда запрашиваем основание, – почему. Допустим, деньги были заложены на печать, а они просят перевести на семинар. Но тогда мы задаемся вопросом: ведь если вы не напечатаете запланированные материалы, или брошюры и так далее, ваша целевая группа не получит информацию. Разрушится ткань проекта. Значит, НКО надо придумать, где взять недостающие деньги – найти, например, спонсора.
– Как понять, что не проекты-заявители, а сам грантовый конкурс и работа грантодателя были эффективны?
– Это очень большая задача, и мало кто это делает: нужно проводить оценку самой программы, включая тех, кто разрабатывал и тех, кто в ней участвовал. И это довольно профессиональная, и объемная, дорогая вещь.
Если этот грант от частного фонда, то он сам делает для себя оценку, то есть фактически отчитывается сам перед собой. А если это был грант от фонда местного сообщества (а грантодатель эти деньги собрал, аккумулировал ресурсы от сообщества), – он перед ним отвечает за эти деньги. Поэтому такой фонд всегда ведет постоянную оценочную деятельность.
Допустим, такой фонд может управлять именным проектом. Скажем, есть бизнесмен Василий Петров, к которому все время ходят и просят деньги, но отказать всегда не просто, а ресурсов не хватает, чтобы всем помочь.. В этом случае он может в фонде местного сообщества (ФМС) открыть свой именной фонд. И отправлять своих просителей туда. Фонд в этом случае становится управляющим и отчитывается перед его создателем.
Обычно работу грантовой программы оценивает тот, кто ее разрабатывал и принимал по ней решение. Но нужна и внешняя оценка. В свою программу на протяжении всего, более чем десятилетнего периода, мы приглашали независимых экспертов, даже международных. В последний раз, когда мы это делали, в 2014 году , по результатам мы опубликовали доклад «Местная филантропия национального значения». Это стоит денег и далеко не каждый донор это делает, но мы делаем.
– Каковы наиболее частые ошибки заявителей в грантовых заявках, в отчетности, в коммуникации с грантодателем?
– Мне кажется, первая ошибка – заявители недооценивают или неправильно оценивают задачи конкурса. У каждого конкурса и у каждой программы, свои рамки. Поэтому заявитель должен понимать, каковы цели грантовой программы, зачем в нее вкладываются ресурсы, что грантодатель ждет от участника. Часто же организации просто подают заявки, не вдумываясь.
Еще одна типичная ошибка – завышенные бюджеты в заявке. Даже не потому, что просят много денег – а потому, что хотят их потратить недостаточно эффективным образом. Они закладывают неэффективные статьи расходов.
Вот недавно я оценивала один из проектов. Крупная общественная организация написала заявку, и очень была обижена, что не получила грант. Но что у них было в бюджете? Какую задачу они хотели решить? Устраивать праздники, встречи, приемы – то есть нужны деньги на банкет, на мероприятие. Но кто же будет давать грант на банкет? Уж точно не в рамках программ, которые ориентированы на решение социальных проблем.
Или я часто видела проекты, когда, например, в бюджете пишется: у нас спонсором выступает такой-то крупный театр, устраивает благотворительные спектакли для ветеранов труда, войны, района и так далее. И в бюджете пишут, что они этому спонсору заплатят за билеты. Непонятно, это спонсорство или, возможно, партнерские, дружеские отношения и деньги ни причем?
И вот такие вещи – те самые «бантики», на которые просят довольно значительные деньги. Без бантиков тоже ведь не обойдешься, они тоже иногда нужны. Но не корзина с бантами. Не за счет государственных денег.
– Есть какие-то ошибки с точки зрения выбора основного направления, на которое организация хочет получить грант?
– Да, очень много случаев, когда организации распыляются, просят гранты на разные программы. У организации должна быть миссия. НКО будет успешна, если соответствует этой миссии.
А есть некие профессиональные просители, которым просто деньги собрать. Хотите – на детей, хотите – на стариков, хотите – на лыжные гонки попросят. На что угодно. Такие заявители могут летний лагерь организовать, зимний лагерь организовать, или поход – это организаторы, менеджеры, но это не организация.
– На грантовый конкурс могут быть поданы тысячи заявок. Как при этом соблюсти объективность? Как грантополучателям убедиться, что их правильно оценили?
– Грантодатель собирает экспертов и прежде всего следит, что бы у экспертов не было конфликта интересов. Эксперт подписывает соглашение, что если выясняется, что он связан с организацией-заявителем, то он ее не оценивает. Это уже дело порядочности и репутации. Репутационные риски – это всегда очень чувствительная тема.
– Элемент договоренности или коррупции отсутствует?
– Обычно есть несколько систем отсева. Первая ступень – техническая: заявитель не представил необходимые документы, опоздал, неправильно оформил и так далее. Это решает технический персонал, допуская или не допуская заявку на конкурс. Затем формируется экспертный совет. Мы, как правило, друг друга не знаем, не знаем, кто оценивает конкретную заявку. Заявку читает как минимум три эксперта. Бывают сложности, когда один эксперт, скажем, оценивает очень жестко, а другой ставит мягкие оценки. Это приходится нивелировать. Некоторые грантодатели проводят тестирование среди экспертов, но далеко не каждый это делает.
После получения экспертных оценок заявки рейтингуются. И здесь тоже происходит отбор. Грантодатель смотрит: допустим, есть три миллиона, а у нас хороших заявок, с высоким рейтингом, на четыре миллиона. Всегда грантодатель стоит перед выбором. Либо пожертвовать отличными проектами и поддержать только тех, кто попадает в эти три миллиона. Либо еще раз посмотреть проекты и скорректировать бюджеты, там, где это приемлемо. Но это увеличивает нагрузку на программу и экспертов. И обязательно должно быть зафиксировано в положении о грантовой программе заранее.
После экспертов (их данные никогда не раскрываются) все решает конкурсная комиссия, она рассматривает список прошедших отбор заявок.
– А судьи кто? Как подбираются эксперты? И получают ли они зарплату за свою работу?
– Бывает по-разному. Недавно я, скажем, работала экспертом для двух регионов, но бесплатно, как волонтер. Мне хотелось помочь, и это носило обучающий характер, потому что у меня гораздо больше опыта, чем у тех экспертов, которые там работали. Но как правило, крупные доноры такую работу все-таки оплачивают.
Кто вообще становится экспертом? За много лет уже сформировано экспертное сообщество в России. Как правило, приглашаются люди, которые уже обладают необходимыми компетенциями. Бывает, что экспертами выступают лидеры общественных организаций, которые обладают опытом разработки и реализации проектов.
Эксперт, во-первых, знакомится с политикой конкурса, с задачами, стоят перед программой, с набором критериев, по которым он должен оценивать заявки. Некоторые конкурсы настолько перегружены индикаторами, критериями, вопросами, на которые должен ответить эксперт, что это сумасшедшая работа.
– Есть ли общие правила игры, какой-то кодекс эксперта?
– Главный кодекс эксперта — это его репутация
Перед началом работы, как я говорила, эксперт подписывает заявление об отсутствии конфликта интересов. Я уже много лет занимаюсь разработкой различных конкурсов и грантовых программ. В какой-то момент, примерно в 2002 году, несколько грант-менеджеров и экспертов ведущих фондов поняли, что возникла ситуация, когда стали активно развиваться различные программы с использованием грантовых конкурсов. Это программы корпораций, региональные и муниципальные конкурсы, стали появляться частные фонды.
А знаний, как это сделать правильно и профессионально, как минимум, не достаточно, и не хватает специалистов. То есть определился запрос на подготовку таких специалистов, разработку стандартных процедур и правил организации и проведения конкурсов.
И тогда мы, группа грант-менеджеров энтузиастов, создали Российскую школу грант-менеджеров. Задача Школы не только сформулировать основные правила грантмейкинга, но попытаться сформулировать базовые основы и кодекс новой профессии. Школа работала 4 года. Тогда у нас было очень много слушателей, от представителей некоммерческих организаций до муниципальных служащих и представителей корпораций.
Мы разрабатывали вместе с юристами, какой должен быть обязательный пакет документов, как формировать экспертный совет, что бы не было конфликта интересов. Думаю, мы можем гордиться тем, что тогда сумели заложить основы новой профессии, сформулировать основные принципы создания грантовых программ.
— Если грантодатель дает деньги хорошо зарекомендовавшим себя и развивающимся грантополучателям, то ведь получается, что он поддерживает одни и те же НКО? Это дает простор критикам: опять этим дали, а нам не дали. Вы знаете, что так происходит после каждого конкурса…
– А это, опять же, уже искусство планирования грантовых программ. Конечно, сильные организации умеют писать заявки, они точно знают, как правильно выстроить проект. Но если у нас не будет номинации для маленьких, если мы не разделим сильные и начинающие НКО, то к сильным маленькие никогда и не подтянутся.
– А как вы оцениваете недовольство результатами конкурсов – это ревность? Есть ли в этом недовольстве хоть какая-то объективность? И вообще – может ли быть, что грантодатель пристрастен?
– Недовольные есть всегда. Есть победители и те, кто не получил финансирование.
На своих семинарах, лекциях, мастер-классах я всегда говорю: ребята, вы же понимаете, конкурс есть конкурс, вам никто не обязан, вы можете его выиграть, а можете проиграть. Возьмите те же музыкальные конкурсы, да любые. Сегодня я лауреат, занял первое место, а на следующем не прошел в финал. Любой конкурс – это вызов.
И мне кажется, что для организации это тоже хорошая школа. Раз попробовали, два попробовали, и, кстати, хорошо, если они получают обратную связь, в чем были недоработки или ошибки.
– Могут быть у грантодателя какие-то «черные» списки грантозаявителей? Допустим, они просят средства на что-то несерьезное, или каждый раз неправильно составляют заявки, или делают еще какие-то ошибки?
– Сейчас этого меньше, но раньше такая практика была у некоторых фондов. Пока у нас в России были международные гранты, некоторые доноры вели такие «черные списки». Я не могу сказать, что они обменивались активно этими списками. Но с организацией, если она проштрафилась, неправильно потратила ресурсы и так далее, – с ней прекращали иметь дело.
То есть в такие списки попадали те, кто допускал нарушения в использовании грантовых средств или не представлял отчет.
Финансирование может быть как пожертвование или выдача субсидий, а может быть за счет государственных средств. Отчетность в этом варианте жесткая. И если фонд-оператор видит, что неправильно израсходованы ресурсы, он вправе вмешаться, и я знаю случаи, когда был запрос на возврат денег, потому что это государственные средства.
– А есть, наоборот, у грантодателя «призовые скакуны», гордость, такие прекрасные грантозаявители, которыми потом можно гордиться?
– Мне кажется, когда ресурсы гранта правильно использованы, без всяких нарушений, и есть хороший результат, – и у каждого отдельно, и общий результат – это есть предмет гордости. Я, например, горжусь каждым, кто у нас участвовал в программе развития фондов местных сообществ.
Например, есть очень сильные фонды, которыми можно гордиться, потому что они стали профессиональными организациями, и даже операторами крупных корпоративных, частных фондов или государственных программ по выделению субсидий в регионах. Такие фонды зарекомендовали себя как профессиональные экспертные организации, способные не только вести конкурс, но проводить мониторинг, оценку, готовить экспертов и так далее.
А есть и маленькие организации, которыми хочется гордиться.
Вот к нам на конкурс как-то пришел проект в номинацию старт-ап из маленького поселка городского типа с замечательным названием Пряжа –это в Карелии, недалеко от Петрозаводска.
Там образовалась инициативная группа людей. В какой-то момент некоторым из них показалось, что как-то увядает все – то ли уехать отсюда, место сменить, работу, жизнь.
А потом эти люди вдруг посмотрели вокруг себя и увидели, что вообще-то к ним приезжают люди из других регионов, например, из Санкт-Петербурга, еще откуда-то, открывают свое дело. И вот тогда пришло понимание, что в Пряже есть нечто такое, что привлекает. Тогда они решили посмотреть, что может быть интересным, что может стать точкой развития и встретиться с этими людьми, которые приехали. Вместе придумали массу интересных проектов.
В итоге сейчас там совершенно замечательный фонд местного сообщества. Они, например, создали мастерскую, стали восстанавливать местные ремесла. Развивают социальное предпринимательство. Появился в поселке каток – не у государства деньги стали просить, а люди сами собрали средства и построили. Сейчас делают сквер. У нас они получили грант как старт-ап.
Та же деревня Сорокино, про которую я рассказывала, – тоже грантозаявитель, которым можно гордиться. Они были старт-апом, теперь получили грант по развитию ремесел в фонде Тимченко. То есть сельский фонд местного сообщества стал заметной ячейкой в культурной мозаике на карте России.
Грантодатель не просто поддерживает и развивает проекты и организации. Вокруг грантополучателей развиваются люди, формируется новый тип ответственных отношений. Мне кажется, что это и есть самое важное в развитии грантовых программ.
Данную программу третий год подряд реализуют эксперты Общественной организации «Институт аналитики и адвокации» в разных областях Украины. Основная цель – «прозрачность» и нормативное урегулирование сотрудничества благотворительных фондов и лечебных учреждений. В рамках программы планируется внедрение практики подотчетной деятельности благотворительных фондов при учреждениях здравоохранения в четырех областях – Тернопольской, Сумской, Николаевской и Житомирской.
– Нужно обеспечить максимальную прозрачность и подотчетность работы фондов при больницах, ведь это будет способствовать доверию пациентов и общества к деятельности фондов по сбору пожертвований и способствовать увеличению финансирования лечебных учреждений, – считает региональный представитель программы «Противодействие поборам за бесплатные медицинские услуги» депутат Сумского горсовета Владимир Чепик. – Для этого надо работать в направлении создания необходимой нормативной базы (как на местном, так и национальном уровнях).
В рамках общественной инициативы запланировано наладить тесный контакт с местными властями, представителями политических элит, руководителями медицинских учреждений, представителями СМИ; создать рабочую группу, чтобы выработать и принять ряд нормативных актов, направленных на прозрачность финансирования медицинской отрасли в области.
Чтобы выяснить реальное состояние медицинской отрасли в Сумах, эксперты «Института аналитики и адвокации», в 2014 году провели в городе социологическое исследование «Неформальные платежи в учреждениях здравоохранения». Как оказалось, почти 69% опрошенных не удовлетворены уровнем оказания медицинской помощи в больницах города.
– Кроме этого, респондентам мы задали еще ряд вопросов. Поразительно, что 81% жителей Сум не считают медицину в Украине бесплатной или не могут утверждать наверняка так ли это, – рассказывает эксперт ОО «Институт аналитики и адвокации» Александр Ткаченко. – А на вопрос «Приходилось ли Вам платить за медицинские услуги, диагностику?» Ни один из пунктов не остался без утвердительного ответа. При этом суммы, которые ежегодно тратили горожане на лечение, колеблются от 1000 гривен и больше. При этом, 1000 гривен из семейного бюджета отдавали почти 50% опрошенных. Оплата чаще всего называлась «благотворительный взнос» или «добровольное пожертвование».
Ни для кого не секрет, что медицина Украины существенно недофинансируется. Поэтому учреждения здравоохранения вынуждены искать альтернативные источники пополнения бюджета. Одно из таких источников – благотворительные фонды. Почти каждый пациент хотя бы один раз в своей жизни платил средства в эти фонды для того, чтобы получить необходимое лечение. Впрочем, эти структуры в нашей стране имеют ряд недостатков.
– При идеальных обстоятельствах – это прекрасная модель дополнительного пополнения бюджета медучреждения, а следовательно положительного влияния на медицинское обслуживание и здоровье пациентов. Но в Украине модель деятельности фондов при больницах не является идеальной и совершенной, – отмечает эксперт ОО «Института аналитики и адвокации» Юрий Ромашко. – Сегодня деятельность благотворительных фондов является определенным образом «изолированной» от пациентов и общественности. Ведь никто не знает, сколько они средств собрали на территории больницы для ее же потребностей и сколько реально передали такому лечебному учреждению. Это связано с ненадлежащим нормативным урегулированием, а фактически его отсутствием. Это и создает «люфт» необязательности отчетности. При этом, пациенты понимают реалии недофинансирования и готовы платить за медицинскую помощь, но при условии, что они увидят, куда и за что они платят, как эти средства расходуются, и главное – как это повлияет на их лечение.
Сейчас пациенты не знают, кому отдают деньги, а точнее, понимают, что средства передают не напрямую больнице, а посреднику. Именно такие «лишние руки» вызывают сомнения. При условии, что люди будут видеть, куда идут средства и знать, как это повлияет на их лечение, они готовы платить благотворительные взносы. Этот тезис подтверждают результаты социсследования, согласно которому почти 93% опрошенных хотят знать, на что расходуются средства, уплаченные в благотворительные фонды.
На расчётный счёт (гривна, UAH)
БО «Благотворительный фонд «Помощь малообеспеченным онкобольным»»
р/с 26004054329902
ЄДРПОУ/ДРФО 39959592, Южне ГРУ, МФО 328704
в ПАО КБ «ПРИВАТБАНК»
Назначение платежа: благотворительная помощь малообеспеченным больным.
Помощь онлайн
— Visa/MasterCard
— наличными в терминалах
— Invoice на e-mail
— MasterPass
— Приват24 Помочь онлайн — LiqPay
Иеромонах Макарий (Маркиш). Фото: new.vk.com/p_m_makarios
Компания WOG давно приняла решение разделить с клиентами социальную ответственность для той части населения, которой сложно защитить себя.
Перевод с англ.
8 октября 2016 года в 14-00 в музыкальной гостиной николаевского областного художественного музея имени В.В. Верещагина (ул. Большая Морская, 47) состоится благотворительный аукцион картин «Увидеть мир» в помощь детям, страдающим заболеваниями зрения.
Были лихие 90-е и в нашем поселке даже не было детского окулиста. Я не видела, что написано на школьной доске, я не здоровалась со знакомыми при встрече, потому что их не узнавала. Весь мир состоял из цветных пятен. Я щурилась, носила очки с толстыми стеклами и очень переживала из-за этого. Врачи предупреждали, что сложный грипп или тяжелая операция может лишить меня зрения навсегда. Когда на втором курсе университета мне сделали операцию, я смогла увидеть окружающий меня мир. Восторг переполнял меня. Оказывается деревья такие красивые, когда видишь листья. Меня больше не считали невоспитанной, потому что я начала здороваться с людьми. Я превратилась совсем в другого человека. Даже преподаватели не всегда узнавали меня. Если бы у меня была возможность пройти аппаратное лечение сразу, мое зрение так бы не ухудшилось и у меня было бы совсем иное детство».
Стоимость требуемого оборудования составляет 350 тысяч гривен.
Благотворительный детский фонд «Виктория» был создан в ноябре 2004 года по инициативе Николая Цветкова, Председателя Совета директоров ОАО «Финансовая корпорация «УРАЛСИБ» с целью качественного улучшения жизни детей, находящихся в трудной жизненной ситуации, в первую очередь, детей-сирот и детей, оставшимся без попечения родителей.
Лариса Аврорина, руководитель программы развития фондов местных сообществ CAF Россия
Работа переговорной площадки «Благотворительность: действующие механизмы и перспективы развития». Фото: new.vk.com
На одной из площадок форума. 
Участники форума. 
Данную программу третий год подряд реализуют эксперты Общественной организации «Институт аналитики и адвокации» в разных областях Украины. Основная цель – «прозрачность» и нормативное урегулирование сотрудничества благотворительных фондов и лечебных учреждений. В рамках программы планируется внедрение практики подотчетной деятельности благотворительных фондов при учреждениях здравоохранения в четырех областях – Тернопольской, Сумской, Николаевской и Житомирской.